За Рисгиллен следуют остальные двенды из круга. Он видит, как они запоздало хватаются за оружие, неуверенно движутся вперед. Он снова обращается к колдовству: еще три раза швыряет тот же глиф, который заставил Рисгиллен споткнуться, как будто бьет кинжалом в плоть, – двенды вздрагивают, а потом принимаются молотить руками по чему-то в пустоте. Но они не падают; Рингил не знает наверняка, что для этого нужно, он даже толком не понимает, что с ними сделал сейчас, – просто этого пока достаточно, – и какой-то вшитый в самую суть инстинкт икинри’ска подсказывает, что не стоит вкладывать в происходящее слишком много усилий: это не битва, это всего лишь…
…Сбивающий с толку вой – Рисгиллен поднимает глаза от разбитого лица Латкина, не в силах поверить в увиденное. Она еще не поняла, что пошло не так, кто стоит перед нею во плоти Рингила. Гил ухмыляется ей, прижимается спиной к стоящему камню, раскидывает руки с изогнутыми ладонями – они пусты, он вооружен лишь холодным воздухом и желанием причинять вред. Этого достаточно – чего-то в его позе или усмешке – он видит, как меняется ее лицо, как сужаются от ярости глаза, и понимает, что до нее дошло.
– Ну вперед, – говорит он, тяжело дыша. – Тебе пора присоединиться к братцу.
Ее глаза продолжают сужаться, превращаясь в щелки, и сам ее облик становится демоническим, когда челюсть удлиняется и во рту прорастают клыки. Отголосок воспоминания из другого времени и места обжигает одну сторону лица, проникает в глаз, словно штырь. Рингил подавляет его, продолжает ухмыляться, ждет, чтобы она сделала свой ход – клинок или магия, теперь ему уже все равно, он…
Камень раскалывается, разлетается на осколки, и они жалят его лицо.
Друг Воронов.
Из грубо отесанного, забрызганного кровью гранита рядом с Рингилом, словно древко стрелы из тела, торчит его меч – словно какой-то безнадежно запоздавший бог-курьер, спеша, швырнул владельцу кириатский клинок, и тот, пролетев последнюю сотню шагов, смертоносным ударом пронзил стоящий камень насквозь.
Рисгиллен отшатывается.
И где-то вдалеке, едва уловимо, бледным проблеском, мелькает образ чего-то огромного, непостижимо громадного; оно спотыкается – теряет равновесие – падает плашмя на свою жирную гребаную морду, тем самым изменяя расклад сил.
Правая рука Рингила хватает меч. Он почти не осознает это действие как свое собственное: рука поднимается, тянется поперек груди, пальцы сжимают рукоять. Он поднимает руку, упирается ею в камень у лица, напрягается и тянет меч – сердце замирает на миг, когда тот не движется – «Тяни, герой, тяни, мать твою!» – Гил изо всех сил упирается другой рукой, и вот он идет, выходит из камня с почти музыкальным скрежетом. Краткая россыпь искр сопровождает момент, когда острие и кромка меча наконец-то вырываются из гранита, и Друг Воронов опять с ним.
Рингил издает единственный резкий возглас ликования. Почти выкашливает его из горла, а потом берет меч обеими руками и протягивает Рисгиллен, словно подношение. Она теперь поднимается как нечто военное, как шипящая гибкая рептилия из касты воинов, загнанная в ловушку. Озаренный синим светом меч плетет узор, но в нем нет ни убежденности, ни силы, а она пытается призвать что-то… нечто…
Икинри’ска прыгает вперед и рвет это на части, не дав ему обрести форму.
Он дрожит от отдачи. Хьил был прав: магия глифов больше не в нем – она и есть он: она надела его как кольчугу. Теперь невозможно определить, где заканчивается она и начинается он сам.
– Ты это чувствуешь, Рисгиллен? – кричит он ей в лицо. – Ты чувствуешь, как мало осталось страниц?
Остальные двенды кидаются к ней с флангов – возможно, это почетный караул, ему не суждено узнать, – и Рингил замечает секиру и поднятый щит слева от себя, а справа – длинный меч, опустившийся словно коса, а потом он кидается в битву, растворяется в ней, и в голове у него раздается высокий тонкий бесконечный звук: то ли песня Друга Воронов, то ли его собственный боевой крик. Кириатская сталь встречает двендскую мерцая, двигаясь со скоростью, невозможной для любого клинка, выкованного людьми, – она отбивает длинный меч, возвращается навстречу секире. Икинри’ска пробуждает к жизни траву, опутывает ею ноги пошатнувшегося двенды, хватает осколки разбитого мегалита за спиной Рингила и рассыпает их по воздуху, словно горизонтальный град. Друг Воронов, сцепившись с древком секиры, тащит ее вниз. Пинок в незащищенное колено, щит делается бесполезным, меч отыскивает бедро и впивается, протыкая двендскую броню и плоть с одинаковой легкостью. Двенда падает, разинув рот в крике, и Гил успевает разрубить бледное лицо, прежде чем резко повернуться, швыряя гранитные осколки противникам в глаза, извивающейся, хлещущей травой подставляя им подножки, почти не нуждаясь в том, чтобы отвечать на удары – двенды слишком заняты попытками отбить атаку икинри’ска с помощью собственных глифов и заклинаний…