Морпехи бросились вперед с обеих сторон, ругаясь и обнажая клинки…
– Нет! – Гил, продолжая сжимать пальцы Клитрена, остановил имперцев одним приказом. – Все нормально, все в порядке. Все в порядке.
Морпехи отпрянули один за другим. Гил видел, как они переглядываются: по их лицам в равной степени читались смущение и гнев. Да уж, наверняка им не доводилось присутствовать при таком допросе.
«Ты же знаешь, что тебе придется…»
Он осторожно опустил голову рядом с головой Клитрена.
– Просто два бойца выпускают пар. Верно, Хинерион?
Наемник застонал. Ударил головой боком, но Рингил был слишком близко, чтобы это могло нанести ему какой-нибудь серьезный вред. Он снова прижался к Клитрену, череп к черепу, чувствуя, как щетина царапает его собственную щеку. Их лица опустились на расстояние в несколько дюймов от изуродованной деревянной поверхности пыточного стола. Он отпустил правую руку Клитрена и с силой вдавил левую ладонь в другую сторону его черепа, чтобы удержать клинч.
– Как я и сказал, ты не понял, – тихо прошипел он. – Я собираюсь вернуть своих друзей. Если мне придется сжечь весь…
Клитрен попытался вырваться из его хватки. Рингил крепче сжал голову наемника, впился ногтями в его лицо.
– …весь долбаный Трелейн и сровнять его с болотом, чтобы вернуть их домой, я сделаю именно это. Ублюдки в клике, в Канцелярии, мой собственный гребаный отец – если они думают, что в прошлый раз, когда я навестил город, от меня были неприятности, они ничегошеньки не видели и не уразумели. Ты смекаешь, куда ветер дует, Клитрен Хинерионский?
Приглушенное яростное пыхтение, еще одна попытка боднуть его боком. Он чувствовал, как ноги Клитрена мечутся под столом в поисках опоры.
«Ты знаешь, что тебе…»
Он потянулся внутрь себя. Заговорил хриплым голосом, напрягся, как будто вытаскивая какой-то массивный корнеплод из земли, под солнцем безжалостного лета обратившейся в камень. Нутром ощутил, как с каждым глифом прибывает сила, как она плещется в нем, ища выход – любой выход, кроме того, куда он пытался ее направить. Издал в ответ рокочущий горловой рев сквозь стиснутые зубы, ритмичную литанию, свирепое предупреждение тому, с чем он сейчас сражался: будь оно живым существом, неразумной материей или чем-то средним, ему полагалось убраться на хрен с дороги. Он продолжал крепко держать Клитрена, давил на него своим весом, продолжал тянуть, растягивая упрямые края разреза, который проделал, испортив ткань, которая поди знай как называется…
И получилось.
Как будто ударил кулаком в грязь – и внезапно провалился на другую сторону.
В плачущую тишину.
Рингил вздрагивает и разжимает хватку. Они на месте.
Теперь он безошибочно слышит этот звук – тихий вой, словно ветер в высокой траве, но он знает, что на самом деле причина другая. Он на мгновение хватает Клитрена за голову, как утопающий, цепляющийся за гладкую круглую скалу. Поворачивает лицо и тянет жесткий слюнявый поцелуй по всей щеке наемника, до самого уха. Отпускает и встает на трясущихся ногах. Дергает подбородком в сторону скрюченной фигуры Клитрена, навалившегося на пыточный стол.
Ему почти удается выровнять дыхание.
– Ну все, хватит херней страдать, – говорит он чуть дрогнувшим голосом.
Вокруг простираются Серые Края: болотная равнина до самого горизонта, во всех направлениях, и огромное бледное небо над головой.
Некоторые вещи меняют свою суть или форму, когда попадают на Задворки, некоторые полностью растворяются. Хьил подозревает, что это зависит от того, насколько вероятно – или маловероятно – существование того или иного предмета в целом ряде различных времен и мест.
Пыточный стол почти не изменился.
Дерево, пожалуй, чуть более истертое и потрескавшееся, а в трещинах белеет какой-то лишайник или плесень. Кажется, следы на древесине тоже выглядят по-другому – узор, образованный россыпью вмятин и борозд, внезапно кажется незнакомым, очертания расплывчатых и выцветших пятен изменились, – и к этой новой карте зверств нужно привыкнуть. Кронштейн для кандалов заржавел, а сами кандалы больше не железные – они выглядят сделанными из какой-то дубленой синевато-серой кожи.
Вой вокруг него становится громче – или, может быть, просто сбитые с толку чувства Рингила теперь воспринимают его острее. Он озирается, заранее зная, что увидит, но все еще надеясь, что ошибается.