— Позже, — отсутствующим тоном сказала Фанни.
Она была вынуждена признать, что тетя Луиза и Амелия сделали удачный выбор для ее бального наряда. Шелк был глубокого розового цвета вместо пастельных цветов, которые были больше приняты, и он должен был очень хорошо оттенять ее черные волосы и яркую внешность.
Но им приходилось выбирать очень тщательно, так как бал Амелии должен был стать большим и важным событием, и все, имеющие отношение к семье, должны отдать ей должное.
Фанни ненавидела себя за эти мысли. Она ненавидела одевать детей в их новую одежду и говорить им, что эта одежда только для воскресных дней, когда они будут ходить в церковь. После этого ее нужно снять и аккуратно повесить до следующего воскресенья.
— Я не думаю, что Маркусу нравится его одежда, — сказала Нолли.
Маркус безропотно стоял в своем матросском костюме. На самом деле на его лице было невинное выражение удовольствия.
— А я думаю, что она ему очень правится, — сказала Фанни.
— Тогда не понравится Чинг Мей, когда она вернется. Ей не правится, когда мы в какой-нибудь одежде кроме той, что она для нас приготовила.
Это было правдой. Чинг Мей была очень тщеславна, когда речь шла о ее стирке и отглаживании детской одежды. Но как можно объяснить очень подозрительной маленькой девочке, что время не стоит на месте, что одежда изнашивается и что новую одежду приходится готовить другим рукам. А также, что Чинг Мей никогда не вернется…
Казалось невозможным, чтобы Нолли, которой было шесть с половиной лет, могла понять, что произошло, и оставить это знание при себе. И все же на ее лице был этот взгляд сурового понимания, и она никогда не плакала.
Вместо этого она устраивала сцены. Она устроила такую сцену, когда не смогла найти стеклянные шарики.
— Какие стеклянные шарики? — терпеливо спрашивала Фанни. — Дора, вы знаете что-нибудь о стеклянных шариках мисс Нолли?
— Я никогда их не видела, мисс.
— Но вы должны знать о них. Все о них знают! — Нолли топнула ногой, ее глаза метали искры. — Они были в маленькой сумочке, которую Чинг Мей сшила для нас, и Маркус и я всегда играли с ними. Разве не так, Маркус?
— Что? — сказал Маркус.
— Играли нашими стеклянными шариками, глупый!
— Мы давно не играли, — сказал Маркус. — Где наши шарики?
— Разве ты не понимаешь, что я именно об этом спрашиваю кузину Фанни! — потеря стеклянных шариков, чем бы они ни были, не была настолько серьезна, чтобы вызвать на лице Нолли такое страдальческое выражение.
Фанни предотвратила настоящую вспышку раздражения, предложив пойти погулять.
— Мы пойдем в деревню и я покажу вам церковь, в которую вы будете надевать ваши новые костюмы но воскресеньям.
Близился вечер, и солнце покинуло длинные окна над алтарем. Церковь была слабо освещена. Фанни медленно пошла по боковому приделу, дети на цыпочках двинулись за ней.
— Что это? — прошептал Маркус. — Что это, кузина Фанни?
Фанни огляделась. Он указывал на гробницу давнего Давенпорта, того самого, которому приписывали строительство дома в Даркуотере. Хьюго Давенпорт, родился в 1521, умер в 1599. На камне саркофага были с большим мастерством сделаны два изваяния. Сэр Хьюго лежал, высокий и стройный, высеченный из камня кремового цвета, на нем были узкие и остроконечные туфли, борода его была аккуратно подстрижена, а длинный нос стерся до плоского состояния с течением столетий. Жена его, Элизабет, лежала рядом с ним, елизаветинский жесткий плоёный воротник жестко держал ее маленький четкий подбородок. Их ноги доставали до борзой, которая смиренно и верно свернулась клубком, не покинув их в смерти.
Именно эта собака заворожила Маркуса.
— Я бы хотел ее, — сказал он.
— Ты не можешь взять ее, она закреплена здесь, — сказала Нолли.
— Это памятник, — объяснила Фанни. — Поэтому люди всегда будут знать, что когда-то жил человек, которого звали Хьюго Давенпорт и женщина, которую звали Элизабет, и у них была верная борзая. Что бы вы хотели положить у себя в ногах?
— Когда мы умрем?! — в изумлении сказала Нолли.
Такого не могло произойти с маленькой девочкой шести лет. Это едва ли могло произойти с кем-то, кому почти исполнилось двадцать один. Однако это произошло с тоскующей но дому, чужой всем китаянкой, верной, как борзая Давенпортов. Это могло произойти с кем угодно.
— Думаю, что я бы выбрала голубя, — сказала Фанни.
— Я бы взял павлина! — сказал Маркус.
— А как ты, Нолли?
Нолли подняла свой маленький подбородок. Он был замечательно похож на подбородок Элизабет. Он не нуждался в поддержке жесткого плоёного воротника.
— Но я не собираюсь умирать! — с возмущением воскликнула она.
Кто-то открыл дверь церкви. Она скрипнула, и на каменные плиты упал солнечный свет. Затем дверь мягко закрылась, и человек остановился внутри.
Его лицо было в тени. В его манере держаться было что-то знакомое. Почему он просто стоял там, как будто надеялся остаться незамеченным? Маркус слабо хныкнул, когда ее пальцы сильно сжали его руку. Нолли сказала своим чистым тихим голосом:
— Кузина Фанни, там какой-то человек наблюдает за нами.
Фанни торопливо шагнула в придел, с детьми по обе стороны. Она надеялась добраться до двери, пока ее трепещущее сердце не сделает ее неспособной говорить. Она была почти уверена… Она действительно была уверена…
Она протянула свою руку с непринужденной грацией.
— О, мистер Марш! Так вы все же приехали погостить па вересковых пустошах.
Она думала, что запомнила каждую деталь его лица, но теперь обнаружила, что забыла квадратные очертания и силу его подбородка, легкую, внушающую беспокойство сумрачность его глаз, перед тем, как они оставили ее лицо и обратились на детей со взглядом нарочитого удивления и радости.
А в ее голове промелькнула непрошенная мысль — насколько долго пробыл он в этих местах, не раскрывая своего присутствия?
— Мисс Давенпорт! — ее рука была почти раздавлена в его пожатии. — И мисс Оливия и мастер Маркус! Я надеялся встретить вас где-нибудь здесь. Мне показалось, что я видел, как вы входили в церковь.
— Мы смотрели на мертвую леди, — сказал Маркус.
— Мертвую леди? — спросил мистер Марш, а Фанни попыталась дать ему знак, чтобы он не произносил имя Чинг Мей, если слышал ее историю.
— Ту, которая там, на ящике, — сказал Маркус. — Она давит ногами на собаку.
— Она не давит на нее, Маркус, — серьезно сказала Нолли. — Она просто положила на нее свои ноги. Во всяком случае, ей это нравится. Это верная и честная собака. Вы хотели бы увидеть ее, мистер Марш?
— Очень.
Так маленькая процессия прошла обратно к гробнице, и, в то время как дети, оживленные его внезапным появлением, бросились вперед, чтобы приласкать холодные собачьи уши и провести рукой но ее каменному телу, Фанни сказала мягко и торопливо:
— Чинг Мей… та китаянка… я не знаю, помните ли вы ее, она умерла…. — к своему ужасу она заметила, что ее голос дрожит. Запоздало, к тому же в этот совсем неподходящий момент, она почувствовала, что готова заплакать по терпеливой, молчаливой и верной женщине, которой тоже следовало бы свернуться в ногах ее хозяина и хозяйки в знак вечной преданности.
— Я знаю. Мне сказали в деревне. Я остановился в «Даркуотер Арме».
Его пальцы слегка коснулись ее пальцев, прежде чем дети оглянулись, требуя внимания. Но этот жест согрел ее до самого сердца, и более, чем когда-либо, ей было трудно сдержать слезы.
— Мистер Марш, не собираетесь ли вы навестить нас? — это Нолли вспомнила свои манеры и свое достоинство. — Чинг Мей, к нашему сожалению, оставила нас, но у нас есть новая одежда и очень много игрушек, с которыми можно играть.