Я была очень тронута, что Констанца отдала ей столько времени, пошла на такие расходы. Даже Игорь не мог скрыть, насколько он поражен. Мы шли от полки к полке. Игорь гладил переплеты Шекспира. Я не могла оторваться от длинного ряда романов сэра Вальтера Скотта. Затем постепенно я стала осознавать что-то странное. Тут был полный набор названий, но в их расположении было что-то незнакомое. Все книги моей матери располагались в левой стороне комнаты, а отца – в правой. Одни и те же авторы были разделены: тут имел место настоящий литературный апартеид.
Я никак не отреагировала. Я не хотела обижать Констанцу. Игорь, у которого было сильно развито чувство самосохранения, тоже ничего не сказал. Констанца оставила нас. Книги справа от меня, книги слева: я получила урок.
В этой любопытной комнате я и работала каждый день, если чтение романов можно считать работой, и из этой же комнаты Констанца извлекла меня в тот день, когда я впервые услышала о Розе Джерард.
В тот день я читала «Убеждение»; я предпочла бы читать его и дальше, но требованиям Констанцы, пусть даже и продиктованным капризом, всегда приходилось подчиняться. Меня доставили в мастерскую Констанцы на Пятьдесят седьмой стрит. Со мной проконсультировались относительно расцветки куска шелка, а потом я была забыта. Такое случалось. Только мисс Марпрудер поглядывала на меня. Она перебирала свои бумаги, подмигивала мне и даже махала рукой. Телефоны звенели, носилась Констанца. Мне нравилось бывать здесь, когда я могла смотреть, слушать и учиться.
На звонок Розы Джерард ответила ассистентка, элегантная выразительная женщина.
– О, – сказала она, – миссис Джерард! – Наступило молчание.
Все обменялись взглядами. Ассистентка, я заметила, держала трубку в трех дюймах от уха. Она практически не участвовала в разговоре. Из наушника доносились вопли и крики. Когда трубка наконец легла на рычаг, Констанца громко сосчитала вслух до десяти.
– Только не говорите мне, – сказала она. – Желтая спальня?
– Нет, мисс Шоукросс. Хуже. Она переезжает. Она купила другой дом.
При этих словах ассистентка вставила сигарету в мундштук. Руки ее дрожали. Роза Джерард, поняла я, действовала на людей подобным сокрушительным образом.
– В седьмой раз?
– Нет, мисс Шоукросс. В восьмой. – Она передернулась. – Я могу попытаться отделаться от нее.
– Отделаться? У вас это не получится. Роза Джерард – это факт бытия. С таким же успехом вы можете пытаться остановить ураган в Карибском море.
– Связаться с ней, мисс Шоукросс? Она сказала…
– Думаю, скоро вы поймете, что в этом нет необходимости, – натянуто улыбнулась Констанца. – Подождите. Как я прикидываю, секунд двадцать.
Мы застыли в ожидании. Прошло двадцать секунд; секретарша издала нервный смешок. Прошло тридцать секунд, и телефон залился трелью. Констанца сняла трубку. Она держала ее на расстоянии вытянутой руки. Оттуда раздавались вопли.
– Ах, Роза… – по прошествии минуты сказала Констанца. – Это вы? Как приятно наконец вас услышать…
Роза Джерард была как День Благодарения: она являлась лишь раз в год. Роза была преисполнена поисками самого лучшего дома: каждый год она находила его. Таким образом, дом за домом, я могла бы отмечать годы своего детства: 1942, 1943, 1944-й. Роза в восьмой, девятый и десятый раз добивалась совершенства. В десятый раз, я помню, мы открыли шампанское.
Я думала, что миссис Джерард являет собой тайну. Я предполагала, что в жизни Констанцы было немало тайн и – не в пример миссис Джерард – далеко не все из них имели отношение к ее профессии. Если Роза Джерард столь невыносима, почему Констанца просто не откажется работать с ней? Почему бы не отправить ее к другому декоратору – к известным сестрам Парриш, например? Как-то я поделилась этой мыслью с мисс Марпрудер, когда она пригласила меня к себе домой. Я ждала в надежде, что в один прекрасный день Пруди мне все объяснит. Я уже предвкушала эти визиты в дом Пруди, как годы тому назад ждала посещений Винтеркомба моим дядей Стини. Вот еще минута, думала я, и все станет понятно.
Пруди издала вздох. Она поправила телефон. Разгладила плетеную салфетку под ним.
– Она забавляет твою крестную мать, дорогая. Думаю, что так и есть.
– Но миссис Джерард сводит ее с ума, Пруди. И каждый раз, когда она злится, то говорит, что никогда больше не будет с ней разговаривать. А потом снова говорит.
– Значит, она так считает, дорогая.
Пруди вечно это говорила. «Так она считает» Констанцы служили исчерпывающим объяснением. Они объясняли перепады ее настроения, которые было невозможно предсказать, и ее внезапные исчезновения. Я считала, что это неправильно.
– Пруди, – осторожно спросила я, – ты слышала о Небесных Близнецах?
Я не сомневалась, что все слышали о Небесных Близнецах. Их похождения были темой ежедневных колонок светских сплетен. Подлинные их имена были Роберт и Ричард Ван Дайнемы, но они всегда откликались на Бобси и Бик. Они были наследниками несчетного состояния, но пользовались известностью главным образом из-за своей внешности, а не из-за богатства. Обоих постиг печальный конец: Бобси разбился в спортивной машине, а Бик вскоре допился до смерти.
Но в 1944 году Бобси и Бику было по двадцать лет, они выглядели как два светловолосых молодых бога в полном расцвете золотой юности. Может, они и не отличались особым интеллектом, но обладали исключительно хорошими характерами. Они всегда были очень добры ко мне, как и их отец, и дядя, тоже близнецы, неизменные участники приемов у Констанцы.
– Конечно, я о них слышала, – ответила Пруди, продолжая разглаживать вязаную салфеточку.
– А Констанца когда-нибудь остается с Бобси и Биком? – спросила я. – Она и сейчас с ними, Пруди?
Этот вопрос привел Пруди в замешательство. Она всегда знала, как можно связаться с Констанцей, и знала, что мне это тоже известно.
– Ты хочешь сказать… в их доме на Лонг-Айленде? – Пруди пожала плечами. – Чего ради? Она у себя.
– Да, но Констанцы там нет, Пруди. Она сказала, что будет, но ее нет. Я пыталась прошлым вечером дозвониться до нее.
– Ты не должна была этого делать! – Пруди побагровела. – Она этого не любит. И ты это знаешь. – Она помолчала. Переложила с места на место диванные подушечки. – Должно быть, она куда-то вышла, – продолжала она. – Например, пообедать. И почему с Бобси и Биком? – неожиданно возмутилась Пруди. – Есть еще сотня мест, где она могла быть!
– Я слышала, как Бобси однажды договаривался с Констанцей о встрече, а на следующий день Констанца даже не упоминала о нем. Она сказала, что пойдет куда-то в другое место.
– Значит, у нее изменились планы! – завелась Пруди. – И вообще, это не твое дело, маленькая мисс Проныра.
– Я знаю, Пруди. И вообще я не собиралась ничего узнавать. Но мне хочется знать… иногда…
Лицо Пруди смягчилось.
– Слушай, – сказала она, – твоя крестная мать любит бывать в разных местах. И ты это знаешь. Ей нравится… встречаться с людьми, хорошо проводить время.
– Пруди, – внезапно решившись, спросила я, – а ты когда-нибудь видела ее мужа? Ты знала Монтегю Штерна?
– Нет, – хрипло ответила Пруди.
– Ты думаешь, она любила его? А он ее любил?
– Кто знает? – Пруди отвернулась. – Но одно я знаю точно: это не мое дело. И не твое.
3
Думаю, Пруди многое знала о Монтегю Штерне, а также о Бобси и Бике, просто она не собиралась мне ничего объяснять. Не сомневаюсь, она могла растолковать и все остальное: цветы, которые доставляли Констанце в ее апартаменты, к которым не была приложена карточка; телефонные звонки, при которых меня выставляли из комнаты; манера общения – это было заметно на приемах, – при помощи которой Констанца быстро устанавливала дружеские связи с кем-то из известных людей. Пруди могла объяснить, почему у Констанцы менялось лицо, когда она заговаривала о своем отдалившемся муже. Пруди могла также объяснить, почему книги моего отца оказались по одну сторону в библиотеке, а матери – по другую. Я понимала, что ко всем этим делам и событиям имела отношение любовь, присутствие которой смутно чувствовалось. Я улавливала ее следы и приметы, я была знакома с нею по романам.