Гвен послушно повернулась к нему спиной и вскарабкалась на оттоманку. Шоукросс накинул петли на концах ленточек на ее кисти, затянул их и привязал к деревянным колонкам по обе стороны ложа. Теперь он не видел лица Гвен – оно было прижато к крылу одного из херувимов. Вот и хорошо, подумал Шоукросс: когда он входил в нее, то предпочитал не видеть выражения ее соловеющих глаз.
Стоя между ее раздвинутых бедер, он стал возбуждать себя рукой. Его чистые, благоухающие гвоздикой пальцы двигались сначала неторопливо, потом все быстрее; воображение его воспламенилось. Наклонившись, он вжался в расщелину между ягодицами Гвен, с удовольствием отметив, что теперь она совершенно беспомощна и он может делать все, что ему захочется. Ощущение власти и силы еще больше возбудило его; он обдумал идею – достаточно новую для Гвен – выплеснуть семя ей на спину, затем передумал. Желание проявить насилие становилось все сильнее, как и неодолимое желание причинить боль; он ввел руку между бедрами Гвен и, почувствовав там влагу, брезгливо скривился.
Женщины – склизкие существа, мелькнула у него мысль, когда он входил в нее, как улитки, как черви; он терпеть не мог ни тех, ни других. Большим пальцем он почувствовал, как мягко открылись перед ним губы Гвен, и стал вращать палец. Как и ожидалось, Гвен задрожала телом; как и ожидалось, она застонала.
Настало время литании: Шоукросс заговорил механическим голосом, едва ли осознавая знакомые слова; чем плотнее он приникал к Гвен, тем меньше видел ее как таковую. Она превращалась для него в пустое место. По мере того как росла острота наслаждения, Шоукросс все отчетливее видел перед собой облик ее мужа, Дентона.
– У меня большой, Гвен?
– Большой. Очень большой.
– Больше, чем у твоего мужа?
– Да, куда больше.
– Что бы он сделал, если бы увидел нас, Гвен?
– Разгневался бы. Оскорбился. Захотел бы убить тебя.
– А так он когда-нибудь делал? А вот так?
– Никогда. Никогда.
– Он засаживал в тебя вот так?
– Не так, как ты. У тебя такой большой. Такой твердый. Он прямо пугает меня. Ты… Ты заполняешь меня всю. Я хочу, чтобы ты достал мне до горла… – Гвен запнулась, ей трудно было произносить требуемые слова, но Шоукросс уже слишком завелся, чтобы обратить на это внимание. Тело его сотрясала дрожь; потянувшись, он сжал грудь Гвен, защемив ей соски между большим и указательным пальцами. В то мгновение, когда Гвен по-идиотски отвлеклась от предписанного текста и опять стала бормотать, как она любит его, Шоукросс решился.
Разжав пальцы, сжимавшие ее грудь, он чуть отодвинулся и выпрямился, держа себя в готовности и глядя на нее сверху вниз. В нем полыхало гневное возбуждение: он видел, как черные ленточки врезались в белую плоть Гвен; он обонял ее влажные женские ароматы. Он видел перед собой ее раздвинутые ягодицы и два отверстия между ними. Желание проявить насилие и покарать росло в нем с каждой секундой. Глупая корова Гвен.
Наконец, пустив в ход небольшое количество слюны и приспособившись, он толчком подал тело вперед. Его плоть буквально врезалась в Гвен: никогда раньше он этого не делал, и Гвен даже не представляла себе, что такое возможно; ее пронзила резкая боль. Наполовину он уже был в ней; Гвен вскрикнула. Теперь он весь погрузился в нее: Гвен вскрикнула второй раз. Испытывая удовлетворение, Шоукросс заткнул ей рот ладонью. Гвен извивалась под ним. Все… кончилось.
Когда он наконец оторвался от нее, испытывая отвращение и к Гвен, и к сексу, Шоукросс понял, что сделал ошибку. Уже было двадцать минут пятого, и у него оставалось только десять минут, в течение которых он должен был успокоить Гвен и помочь ей одеться; он догадывался, что времени может не хватить. Отворачивая лицо, он развязал ленточки. Ничего другого теперь не остается: ему придется исполнить роль пылкого любовника. Так он и поступил, но его поведение не оказало никакого эффекта. Гвен трясло; лицо ее, залитое слезами, пошло пятнами; она даже не смотрела на него. Похоже, она не слышала лживых слов, которыми он старался успокоить ее; похоже, она не понимала его, когда он убеждал ее поторопиться.
– Моя дорогая, разреши мне помочь тебе. Быстрее. Мы должны поспешить. Приведи в порядок волосы… и лицо. Ты должна умыть его. Гвен, да соберись же. Уже поздно. Гости ждут…
Гвен медленно подняла голову.
– Ты не должен был так поступать, – убитым голосом сказала она. – Ты не должен был так поступать, Эдди. Ты унизил меня.
– Моя несравненная, я понимаю. Я не хотел… так получилось… в минуту крайнего возбуждения. Я так хотел тебя… Гвен, порой любовники так делают… мужчины и женщины… они могут себе позволить. Помнишь, я говорил, что есть многое другое, чего ты никогда не знала и не делала. Как раз вот это. Никакой разницы. Я знаю, ты обиделась; но ты должна понимать, Гвен, нет ничего запретного. Пусть даже порой больно. Желания мужчины отличаются от женских, ты же это знаешь. А теперь, слушай, просто встань… и пройдись немного. Гвен, попробуй…
– Это было неправильно, Эдди. Безнравственно. – Гвен закрыла лицо руками.
К разочарованию и раздражению Шоукросса, она снова залилась слезами. Будь у него побольше времени, он мог бы рискнуть проявить холодность: по опыту он знал, что ничто не приводит Гвен в себя быстрее, чем опасение оскорбить его. Решающим оружием был страх потерять его, но теперь Шоукросс медлил пускать его в ход. Пока он размышлял, Гвен встала, собрала одежду и двинулась из комнаты.
Шоукросс схватил ее за руку. Делать нечего, придется произносить все эти слова: иного пути не было. Он вперился в Гвен взглядом, в котором пылала страсть. Ломающимся голосом, полным страдания, он сказал:
– Гвен. Я люблю тебя. И потому, что я преисполнен любви к тебе, не стоит осуждать, что бы мы ни делали.
Это, к его облегчению, подействовало. Всхлипывания стихли; Гвен замерла. Опустив руки, она посмотрела на него. Никогда раньше Шоукросс такого не говорил. «Хорошо, что у меня кое-что оставалось в запасе», – подумал он. Он ждал, что Гвен бросится в его объятия, потом все пойдет куда легче. Но Гвен не растаяла, она просто долго и неотрывно смотрела на него, а затем ровным голосом, который категорически не нравился Шоукроссу, сказала:
– Так ли, Эдди? Я сомневаюсь.
Затем, к его несказанному удивлению, она легко поднялась. Отвернувшись, она одевалась, двигаясь спокойно и довольно быстро: весь ряд из тридцати пуговиц – каждая попала на место, в свою петельку, после чего она затянула корсаж и расправила воротник.
– Теперь я должна вернуться в свою комнату, Эдди. Увидимся внизу…
Шоукроссу явно не нравился тон ее голоса: Гвен и говорила, и двигалась словно во сне. Он догнал ее у двери и придержал за руку. Теперь им овладели опасения; эта новая Гвен, изменившаяся Гвен, производила впечатление, что она способна на любое. Она может решить покончить с их романом; она может пойти даже на то, чтобы во всем признаться мужу. Шоукросс был готов на что угодно, лишь бы избежать такого исхода. Перед его глазами возник образ Дентона Кавендиша с хлыстом в руке. Он страстно обнял Гвен.
– Моя обожаемая. Скажи, что ты не сердишься на меня. Скажи, что ты не изменила отношения ко мне. Гвен, прошу тебя, ты должна дать мне возможность объясниться…
– Я должна идти к гостям.
– Сейчас да, но чуть позже, Гвен, этим вечером… Нам следует встретиться. Обещай мне, моя дорогая. Поклянись, что ты это сделаешь. После обеда, после кометы у нас будет возможность остаться наедине. Ты знаешь, что мы сможем, ты сама говорила. Я приду к тебе в комнату…
– Нет, Эдди.
– Тогда здесь… нет, не здесь… – Заметив выражение ее лица, Эдди быстро сменил тему: – Ну, тогда в лесу. На нашем месте. На нашем излюбленном месте. Мы сможем ускользнуть по отдельности и встретиться там. В полночь под звездами… Дорогая моя, скажи, что ты придешь. Я хочу держать тебя в своих объятиях. Я хочу смотреть на тебя. Преклоняться перед тобой. Обожать. Гвен, умоляю. Скажи, что придешь!..
Ответом ему было молчание. Гвен открыла двери, выглянула и, убедившись, что коридор пуст, повернулась к нему.