Нельзя сказать, что Генрик был таким уж мастером подковерных интриг, но и изначально предоставлять кому бы то ни было над собою наглое преимущество он не собирался. Талантливые люди, считал он, вообще исключительно редко бывают интриганами по велению души. Интриганство есть удел и оружие бездарей, а себя самого, причем с полным на то основанием, он относил именно к людям одаренным. Но если уж ты, одаренный, не умеешь, не любишь и не делаешь нечто тебе жизненно необходимое – сам виноват, чистоплюй хренов, и нечего жаловаться на судьбу или коллег. Не умеешь – учись! Где самый высокий процент бездарей и интриганов? – спрашивал он себя, и сам же себе отвечал, – правильно, среди чиновничества. Почему?.. да просто потому, что чиновная служба самое привлекательное занятие для пронырливых и изворотливых. Никакая другая работа не требует так мало реальных усилий и не приносит так много реальных благ. Кто лучше всех умеет присосаться к наградам за чужие заслуги и переложить на соседа собственную вину?.. Правильно, чиновник. И этому у оного надобно учиться… Вот Генрик и учился, потому что нельзя позволять кому попало манипулировать тобою как ребенком, командовать тобою и помыкать. Надо сделать им, чтобы… чревато! Никакой жалости, никакого "понять, значит простить". Реальная жизнь жестока. И если система вбитых в тебя воспитанием приоритетов и ценностей входит в противоречие с этими основополагающими принципами реальности, она – система ценностей – должна быть немедленно переосмыслена и приведена в полное соответствие с действительностью. Тем более, что материала для размышлений у него накопилось "выше крыши".
В последнее время воздух в сферах и их окрестностях как бы сгустился, в нем повисло некое странное ожидание и беспокойство. Генрик насторожился, подобрался, не давая захлестнуть себя эйфории от перемен в собственном статусе, и с изумлением увидел, как коренным образом изменилось поведение чиновных зубров "на ковре" у Советника. Именно опираясь на то, как последнее время напряглась и внутренне подобралась верхушка чиновной братии, как тщательно продумывали они каждую фразу, как разительно отличалось их поведение "на ковре" от обычного стиля, он понял, что наковерные выволочки явно фиксируются и ведутся с прицелом на реакцию посторонних лиц, скорее всего, самого Координатора. Его Темная светлость господин Советник старательно стелил себе соломку в нужных местах, и отсюда следовало, что тем же не худо было бы озаботиться и Генрику тоже. Теперь "на ковре" он категорически избегал оправданий типа "сам не знаю, как так вышло" или "хотелось как лучше". Теперь он всегда был с той же стороны разноса, что и начальство: "конечно, ваша светлость…" "виноват, ваша светлость, но, сами знаете…" "ох, уж эти нам исполнители…" "ух, как вы правы, ваша светлость!.. " "ну, я им, мерзавцам! " И, наконец, – величайшая из достигнутых вершин, так сказать, высший пилотаж, апофигей и, вообще, убой – "гениально, ваша светлость!.. я просто даже и не знаю, ваша светлость!.. никто из нас и додуматься до этого не смог, ваша светлость!.. ваша светлость, я балдю! " Ну, а поскольку в этом самом "я балдю! " без труда усматривался иронический, и даже сатирический оттенок, оное выражение применялось им с осторожностью, и обязательно в текстах фамильярного свойства.
В мерзавцах у него – по возможности – оказывались, если и свои, то те из пресловутых "исполнителей", что подозревались им в стукачестве. Если же речь шла о делах верхнего эшелона, то жертва выбиралась не из информационного ведомства, дабы сэр Советник – не дай бог – не почувствовал себя ответственным за упущения или непроконтролированность обсуждаемой бумаги. И как раз для наиважнейшего дела защиты собственных штанов Генрик старался иметь за пазухой пару-тройку заготовок этого самого типа "оправдалка-обвинялка", подогнать которые под требования текущего момента в процессе самого разноса было уже просто делом техники.
Генрик научился даже предвосхищать начальственный праведный гнев… и вот это был уже не просто высший пилотаж, а пилотаж экстра-класса, особенно если удавалось выставить себя в начальственных глазах выше гидропонного шлюза озабоченным именно теми интересами, что более всего заботили в это время его Темную светлость. Такие моменты были особенно благоприятными как для подставить, так и для подстелить. Он и поведение свое для таких случаев как следует отработал перед голографом: набычивался, втягивал голову в плечи, корчил свирепую рожу и, уставившись на Темную светлость исподлобья, самым противным голосом, на который был способен, начинал резать оному в лицо как бы правду-матку, и как бы невзирая на последствия. И, тем не менее, все чаще он ловил на себе пристальный, загадочно-неприятный неподвижный взгляд Темной светлости. И взгляд этот не только не позволял расслабиться и насладиться произошедшими в его жизни переменами, он требовал тщательного и скрупулезного анализа окружающей обстановки и осмысления своего – нового! – в ней места. В конце концов, в начальственных глазах отсутствие у тебя ошибок может оказаться как раз самой главной ошибкой.