Генрик придвинулся поближе к свету, раскрыл том и чуть не ахнул. Это был знаменитый "Дневник пакатора" – книга, повествовавшая об истории заселения Темной, книга – легенда, о которой все слышали, но которую никто не читал. Нет, тома, томики и томищи с этим названием среди читающей публики имели хождение уже не один век, вот только ученые сообщества планеты единодушно считали их все позднейшими подделками. Однако в подлинности этого экземпляра Генрик не усомнился ни на секунду. Во-первых, книга была очень старой, даже ветхой. А во-вторых, напечатана она была не на бошском, франконском или каком-нибудь другом наречии планеты, а на древнем варианте космолингвы. Вот тебе и нимфоманочка. Девочка-то была с двойным дном. Непроста была девочка, совсем непроста. Ей не только было интересно, откуда есть-пошла Темная Земля. Она, оказывается, могла свободно читать на языке, которым на всей Темной владел отнюдь не каждый второй человек… а так же не двадцатый, двухсотый или двухтысячный.
– Вона, значит, как?
Жанет кокетливо улыбалась, но голос ее предательски дрогнул, выдавая тщетно скрываемое волнение.
– И что ты будешь делать? Не "на полюса" же меня отправлять? Ты, конечно, можешь, я понимаю, но… оно тебе надо?
– Брось чудить, – благодушно рассмеялся Генрик. – Я и сам тут не вполне легально.
– Кому ты репу за пазуху суешь? В другой раз хоть височки прикрой, а после уж гони пургу. А то – не вполне легально он тут! Или ты думаешь, что мы тут совсем в репу темные, и не знаем, что эти железки на человеческой голове означают?
Генрик уставился на нее тяжелым взглядом и молчал. Жанет уже не улыбалась
– Эй, эй, ты что это? – сказала она неожиданно севшим голосом, ее огромные темные глазищи смотрели на Генрика с тревожным ожиданием. – Ты это что такое?.. Я же с тобой по-честному. Кого другого я уж точно вокруг пальца обвела бы, но с тобой и пробовать не буду. Наслышана о вашем брате. Да и ты меня за дуру держать не станешь, дуры это не читают. Я и так изо всех сил не замечала твоих височков… сколько могла.
Генрик поймал себя на том, что прикидывает, как избавиться от трупа, и рассмеялся. Жанет подскочила на месте от неожиданности и умоляюще зачастила:
– Генрик, милый, не надо, а? Заметь, я ж тебе репу за пазуху не сую – кто, мол, ты такой, откуда свалился на наши головы… и вообще, это не мое дело. Не спрашиваю, не спрошу никогда, молчать буду, как рыба. И вовсе не потому, что меньше знаешь – крепче спишь, а потому, что ты мой шанс схватить за хвост удачу, пойми. Какое мне будущее светит, не знаешь? Быть мне женой сморщенного старого хрыча, университетского профессора каких-нибудь алхимических наук, а единственная радость, какую я смогу себе в жизни позволить – давать, давать и давать его юным студиозусам, пока сама не потеряю товарный вид, так что они меня уже и хотеть не будут. Нагляделась я на такое всласть. Генрик, поверь, мы друг другу очень пригодимся и нужны. Убьешь меня – ошибку сделаешь роковую, тыщу раз потом пожалеешь.
А ведь девка права, сказал себе Генрик, такой шустрый агент за стенами лаборатории совсем не помешает. Впрочем, он вполне отдавал себе отчет, какую роль в этом решении играют воспоминания его собственного тела.
– Все это прекрасно, – сказал он, изобразив на физиономии предельную степень удивления. – Одного не пойму, с чего ты взяла, что я захочу причинить тебе зло? Ты мне, извини, нравишься. Мне, извини, туда, – и принялся наглядно демонстрировать девушке, что именно он, Генрик имеет в виду.
Девчонка с судорожным всхлипом вцепилась в него обеими руками, повисла на его шее и отдалась с таким пылом и жаром, что все вытворявшееся ими в их первый раз показалось бы стороннему наблюдателю, случись вдруг таковой поблизости, невинными играми серых монашек.
Потом они сидели за тем самым столом с часами и мило беседовали. Настроение у Жанет поменялось самым волшебным образом. Она, похоже, меняла его легче, чем перчатки, те еще надо было стянуть с каждого пальца. Первые объятия для девочки, видимо, проходили по ведомству знакомства, зато вторые несли в себе смысл чуть ли не сакральный, и скрепляли устный договор крепче любой подписи и печати. Дальнейшая судьба явно перестала ее волновать.
Генрик все время прощупывал ее "психическое нутро" в поисках, как он это для себя определял, "заначки", то есть участков психики, закрытых от собеседника, но не находил их. Девочка смотрела на него чуть ли не влюбленными глазами, трещала без умолку и, похоже, не собиралась скрывать не только ни единого факта своей немудрящей биографии. Не только всего того, что знала – а знала она, как выяснилось, немало – она не собиралась скрывать от него и своих мыслей со всеми их оттенками и нюансами. Она относилась к их договору со всей возможной серьезностью, собиралась быть Генрику преданной душой и телом и – а вот это уже вообще не лезло ни в какие ворота – собиралась со всей решительностью порвать со своими нынешними интимными друзьями, которых только в ее активной сиюминутной памяти Генрик насчитал аж целых шесть или даже семь штук.