Через две недели после нашего прибытия в Цайчжоу подошли отряды наших последних верных союзников – «диких чжурчжэней». Эти народы не вошли в империю Цзинь, но были с нами одной крови. Они продолжали жить по реке Черного Дракона в своих крепостях, затерянных в бескрайнем лесу. «Дикие чжурчжэни» смогли отбить натиск старшего сына Чингисхана, принца Чжучи, покорителя Севера. Сегодня они единственные пришли к нам на помощь. Я помню этих воинов. Их броня не так сверкала, как броня воинов Цзинь, кони были не такими гладкими, хотя сейчас и наши боевые кони были совсем не такими, как до войны. Но в их глазах горела гордость и честь – то, что делает нас нами.
Мне казалось, что теперь мы сможем повергнуть коварных мэнгу. Но это только казалось. Цепной пес императоров мэнгу по имени Субэдэй смог договориться с Сун, в прежние годы дрожавших у реки Янцзы, плативших дань и обивавших пороги приближенных владыки Цзинь. Они ударили на нас с двух сторон, окружили город.
Последний полководец Золотой империи, мой уважаемый дядюшка Хушаху Вэньянь возглавил оборону. Город защищали все. Женщины и дети стояли на стенах, метали во врага стрелы, лили раскаленное масло. Все страдали от голода, гибли в сражениях, но держались. Я страдал меньше других. Мои знания позволяли уменьшить муки голода, но я помню исхудавшие как скелеты тела, валяющиеся на улицах города. Нас оставалось все меньше, а к мэнгу все пребывали союзники. Дни шли и наши надежды таяли. Погиб командующий Хушаху, погибли десятки других полководцев и тысячи простых воинов. Становилось понятно, что мы погибнем.
Я помню, я все помню. Ночью, когда усталые воины спали после целого дня сражений или уснули навсегда, уйдя в страну предков, император призвал меня к себе. Слуга провел меня не в зал больших приемов, а в малый зал. Там вокруг императора Ниньясу собрались последние чжурчжэни, повелители гибнущей империи, придворные, учителя мудрого Пути, даже командиры «диких чжурчжэней» – все те, кто ставил честь выше жизни. Как же их было мало.
Факелы чадили, отбрасывая неясный, какой-то тревожный свет на собравшихся людей. Император сидел на священном троне в парадном облачении. Он был торжественным и величественным, как все владыки Золотой империи. Как это не вязалось с убогостью зала, где стены даже не были затянуты тканью, не курились благовония.
Я поклонился и замер перед императором. Тот посмотрел на меня.
– Готов ли ты, Чэнлинь, принять всю тяжесть ответственности за судьбу нашей империи на себя?
Я не чувствовал в себе такой готовности, но в такой миг каждый должен делать не только то, на что он способен, а больше того.
– Да, мои повелитель! – ответил я.
– Да будет так! – произнес император, начиная церемонию. Долго произносилась формула передачи власти от достойного к достойному. Долго составлялись правильные грамоты. А я все время думал про то, что наше поражение неизбежно. Уже завтра город может пасть. Если при этом погибну я, то умрет и Великая Цзинь. Чтобы продолжить борьбу, я должен выбраться из ловушки туда, где еще остались силы – на Север, в крепости «диких чжурчжэней»!
Я помню. Я все помню. Я помню, как склонили головы все, кто находился в зале. Даже «дикие чжурчжэни», ни перед кем не склонявшие головы, признали мою власть. Я помню, как император, теперь уже бывший император обнял меня, своего последнего кровного родича, как слеза побежала по его щеке.
Я помню, как император гордой походкой удалился в личные покои, чтобы уже никогда не выйти оттуда живым. Он не хотел, чтобы над его телом глумился враг. Верный слуга, всю жизнь проживший при дворе, знал, что делать. Я же сказал слово, которого от меня ждали. Слово о доблести и смерти в завтрашней битве. Но сам я думал о другом.
Я отпустил всех отдыхать. Всех, кроме вождей «диких чжурчжэней». С ними мы долго говорили, думали и, наконец, приняли верное решение. После них я долго говорил со своими слугами. К утру они нашли тело погибшего воина, похожего на меня ростом и сложением. Я помню. Я все помню, как проводил над этим телом сложные ритуалы, как поднимал его, вдыхая в него видимость жизни, как наводил иллюзию, делающую его неотличимым от меня. Все это время шло погребение несчастного императора Ниньясу Вэньянь, шел штурм города. К вечеру мой двойник вышел из дворца в сопровождении придворных. Когда он встал на стену, тут же был сражен монгольской стрелой. Я помню, что стрелу эту я сам вложил в руку верному человеку.
Я помню, я все помню. Пока на другой стороне города разгорелась битва вокруг мертвого и уже горевшего тела моего двойника, мы открывали ворота в той стороне, где стояли союзные мэнгу войска империи Сун, как, словно разъяренные лесные духи, вылетали из ворот отряды «диких чжурчжэней», как с ними, в одежде простого воина мчался я. Трусливые воины Сун не смогли сдержать наш натиск и мы вырвались из ловушки на простор.