Но ничего не попадало.
Постепенно их атаки становились реже. Боеприпасы заканчивались. Устройства начинали давать сбои, видимо, не все были рассчитаны на такую интенсивную стрельбу после тысячи лет хранения.
Наконец, самый крупный гремлин с растрёпанной шерстью бросил своё оружие на пол и завопил что-то особенно яростное на своём языке. Остальные тут же прекратили атаку, хотя некоторые явно хотели продолжать и злобно поглядывали на меня.
Повисла тишина, нарушаемая только тяжёлым дыханием гремлинов и тихим жужжанием механизмов баррикады.
Я спокойно стоял на месте, не делая никаких угрожающих движений. Просто ждал.
И тогда что-то изменилось.
Баррикада зашевелилась. Шестерёнки повернулись в другую сторону, рычаги опустились, и в центре конструкции начало формироваться отверстие. Металлические листы раздвигались, балки поворачивались, освобождая проход.
Из проёма медленно вышла фигура.
Ещё один гремлин, но совершенно другой.
Он был заметно старше остальных. Шерсть на его морде поседела, местами даже стала почти белой. Уши были потрёпаны, с заметными зарубками по краям. На носу сидели крошечные очки в круглой оправе, через которые блестели умные, усталые глаза.
Он был одет. В отличие от остальных, которые носили только обрывки кожаных ремней и самодельные сумки с инструментами, этот гремлин был облачён в нечто похожее на рабочий комбинезон, сшитый из множества лоскутков, заплатанный, но чистый.
Он шёл медленно, опираясь на посох. Не магический. Простой, деревянный, украшенный резьбой в виде шестерёнок и винтиков.
Младшие гремлины расступились перед ним, издавая почтительные попискивания. Некоторые даже склонили головы.
Старый гремлин прошёл через их ряды и остановился в нескольких шагах от меня. Он поднял голову, глядя мне прямо в глаза, насколько это было возможно, учитывая разницу в росте.
А затем заговорил.
На человеческом языке.
Голос был скрипучим, но чётким. С сильным акцентом, словно строение его речевого аппарата вообще едва позволяло ему освоить наш язык. Но слова были понятными.
— Тысяча лет, — медленно произнёс старый гремлин, и в его голосе звучало столько горечи, что даже я почувствовал укол совести. — Тысячу лет мы ждали. Тысячу лет мы верили, что ты не обманешь нас.
Он поднял посох и ткнул им в мою сторону обвиняюще.
— Ты дал нам слово, Максимилиан Рихтер. Ты обещал, что мы не будем забыты. Что наш договор будет соблюдён. Что мы будем под защитой твоего клана.
Его голос дрожал от эмоций, гнева, обиды, разочарования.
— А потом ты исчез. Пропал. Бросил нас здесь, в этой проклятой дыре. Мы ждали. Год. Десять лет. Сто лет. — Он замолчал, тяжело дыша. — И вот теперь ты приходишь. Спустя тысячу лет. Как будто ничего не было. Как будто наше соглашение для тебя ничего не значило!
Старый гремлин выпрямился, глядя на меня с вызовом.
За его спиной младшие гремлины притихли, напряжённо следя за разговором. Некоторые всё ещё держали своё оружие наготове, но пока не решались атаковать.
— Так объясни же, Максимилиан Рихтер. Объясни, почему мы должны не разорвать тебя на части прямо сейчас. Объясни, почему мы должны помнить старый договор, который ты так легко забыл.
Глава 24
Я внимательней вгляделся в мордочку старого гремлина.
Поседевшая шерсть. Потрёпанные уши. Умные, усталые глаза за круглыми очками.
Я знал его. Только тогда шерсть была тёмно-рыжей, уши стояли торчком без единой зазубрины, а глаза горели молодостью и энтузиазмом.
Да и говорил на человеческом языке он в то время гораздо хуже.
— Клик-Клак, — тихо произнёс я.
Старый гремлин вздрогнул, услышав своё имя.
— Ты помнишь, — в его голосе прозвучало что-то между удивлением и горечью. — Хоть это.
Да. Я помнил.
Т ысячу с лишним лет назад
Лифт скрипел так громко, что я всерьёз начал сомневаться в своём решении воспользоваться им.
Деревянная платформа размером примерно три на три метра раскачивалась на толстых металлических цепях, которые уходили вверх во тьму шахты.
Каждые несколько секунд раздавался особенно зловещий скрежет, и вся конструкция кренилась вбок, заставляя меня хвататься за ограждение.