Миха с благодарностью принял ружье из рук Ахмата.
- Хорошо, что принес, - одобрительно сказал старику товарищ, приехавший из уезда, - ты поступил как честный человек.
- Да, да, раз вам надо, возьмите, - произнес Ахмат скороговоркой. Приподняв шапку, он повернулся и начал спускаться по лестнице. Но теперь его шаги были не такими вялыми, как тогда, когда шел сюда. Он спешил уйти от внимательных глаз Темыра.
То наблюдая за уходящим Ахматом, то поглядывая на ружье, которое держал Миха, Темыр молчал, но в голове его вихрем пронеслась мысль: «Неужели это то самое ружье, из которого он убил Мыту?»
Сердце Темыра, казалось, громко стучало, но он старался быть спокойным.
- Давай я отнесу на место, - сказал он Михе и, взяв из его рук ружье, направился в заднюю комнату, где лежали на полу отобранные ружья.
Темыр постоял перед дверью, как перед разрытой могилой, и с трудом ее открыл. Закрыв дверь, он взглянул на выбитый штампом номер ружья:
…179013…
Номер тот же.
К горлу подкатился клубок, гортань высохла, и Темыр выронил ружье - оно с грохотом брякнулось на пол, а сам он опустился на край тахты.
«Все, что я делаю, - с отчаянием подумал Темыр, - ровно ничего не стоит. Чиню дороги в сельсовете, надстроил второй этаж над этим домом… Лучше бы над моей головой был не второй этаж, а крышка гроба. Подл Мыкыч, но напрасно я ему не поверил».
Обессиленный, с тяжестью на душе, Темыр поднялся, взял ружье и начал его осматривать.
«Отсюда вырвалась пуля, убившая Мыту. Зина, Зина!… Ты видишь, Зина, - предо мной лежит мой брат Мыта, кровь бьет струей из раны, кровь напитала бурку моего брата, и черная шерсть стала темно-гранатовой. Ты видишь, Зина, как завернутого в бурку, неподвижного Мыту на носилках вносят во двор, и мой бедный отец - наш бедный Пахуала - бьет себя в грудь, рыдая, падает на землю… Скажи обо всем этом Ахмату - своему отцу».
Все живо и мучительно припомнилось Темыру, будто он только что видел темный блеск крови, еще не свернувшейся на косматой шерсти бурки.
Швырнул ружье, и оно с грохотом свалилось на груду оружия.
Темыр задыхался. Он ходил взад и вперед по комнате, и дула ружей тихо звенели, отзываясь на его упругие шаги. Он вспоминал абхазскую пословицу: «Кровь не гниет, она за себя отомстит».
Может ли Темыр дожидаться?! Ведь это только пословица, а нужно дело. Его враг здесь, чего же медлит Темыр? Надо сейчас же разом покончить со стариком.
Темыр вынул из кобуры револьвер и подошел к двери… И тут же почувствовал, что у него не хватит сил убить. Он вспомнил Зину среди папоротника, залитого пятнами полуденного света.
Неожиданно припомнился Темыру и недавний суд в Очамчира, там разбирали дело Тарсхана. «Знаешь ли ты, - сказал тогда судья, - что человека, который из-за личной вражды убивает другого, ненавидит весь народ?» Тарсхан был бедняк, и он убил другого бедняка только из-за того, что между ними была родовая вражда.
Темыр глядел на револьвер и думал о своей работе. Пусть он вначале шел к людям только для того, чтобы разыскать убийцу. Он знает теперь, кто убил. Но разве сама работа, все то, что он делал в сельсовете, ему не по душе?
Опустился на тахту, и револьвер выпал из ослабевших пальцев. Все в нем пылало, и он не знал, чем утолить муку сердца.
Прошло несколько минут. Темыр медленно встал, его нижняя челюсть дрожала, и ему казалось, что он ничего не видит, но он поднял именно то ружье - ружье Ахмата, рванул слабо державшуюся доску пола, в углубление положил ружье и приладил доску на прежнее место.
Когда Темыр, будто состарившись за эти минуты, с мертвым лицом вышел из комнаты и присоединился к товарищам, Ахмата уже не было.
Как только Темыр вернулся домой, он с закрытыми глазами, ощупью расстелил на тахте свой жиденький тюфячок и лег, боясь открыть глаза.
Ружье…
В мыслях Темыра бились, пульсировали цифры - номер ружья. Мучаясь, он переворачивался с боку на бок, лежал, как избитый, без сна, но с закрытыми глазами.
Измученный, усталый, он забылся в полудремоте, словно истомленный долгой, трудной дорогой. Он спал, и ему чудилось - сон и не сон! - кто-то стоит в маленькой передней его дома и тихо рыдает.
Темыр, прислушиваясь к рыданию, вздрогнул и открыл припухшие веки.
Во дворе скулила собака.
Ночь была холодная. Сквозь щели в стенах продувало, в отверстие потолка мирно, как забытая свеча, помигивала звезда, порывы ветра приносили с собой брызги дождя и били в разгоряченное лицо.