- То, что он проел у нас, и лежит в этой земле.
- Все может быть. Но как сейчас помню, что здесь жил Кадыр, отец Кадыра, отец его отца. Если мы уважаем «твоё-моё», собственность, почему мы забрали эту землю?
- Нет, Ахмат, - возразил Чихия, - земля и не твоя, и не моя, и не деда Мыкыча. Земля - наша, для всех нас общая и родная!… Возьми меня. Я тоже отдал в колхоз землю, доставшуюся от дедов и прадедов. Но мне ее совсем не жалко.
- То ты, а то…
- А то Мыкыч! Так и скажи. Думаешь, если бы я один вот этими двумя руками владел землею, смог бы я из нее извлекать что-то большее, кроме горсти зерен? «Отцовскую», как ты говоришь, землю Мыкыча, думаешь, он сам обрабатывал, и эта земля родила ему лавку и мельницу? Или ты не помнишь, сколько раз я арендовал у Мыкыча землю?!
- Ну и что же?
- А то! - запальчиво воскликнул Чихия. - Пусть владеет землею тот, кто ее своими руками обрабатывает! И напрасно, Ахмат, ты горюешь по земле Мыкыча.
Ахмат что-то пробормотал и умолк. Сосед крикнул:
- Ну, будет вам там, будет! Пока вы спорили о земле Мыкыча, мы вон сколько табаку нанизали!
Колхозники развесили на сушильные рамы нанизанный табак, вкатили в сарай сушившиеся на дворе рамы и разошлись по домам.
Когда Ахмат вернулся домой, Селма и Зина готовились с рассветом поехать к зятю, которого, как дошел слух, собирались выслать из Абхазии.
Ахмат снял горячие пыльные чувяки с ног и, сидя на пороге, спросил:
- Вы как будто готовитесь к отъезду?
Селма, ворча, сушила свой платок у огня, и в комнате пахло согретой старой шерстью.
- Поедем навестить несчастного, куда ж еще? Пусть, как в доме моей сестры, будет горе в доме того, кто против невинного возбудил дело. Этот Миха и этот Темыр - черные дьяволы!…
Тонкие губы Селмы дрожали, по подергивающемуся лицу текли слезы. Она сложила высохший платок треугольником и положила на колени. Затем, поправив сухие волосы, повязалась платком и встала.
Ахмат только покрякивал.
Селма взяла со стула ощипанную, вздетую на железный вертел курицу и, присев на корточки у очага, принялась быстро вертеть ее над огнем; кругом распространился синеватый чад от жира.
- Погляди, не подгорел ли пирог, - скорбным, дребезжащим голосом сказала она дочери.
Зина подошла к каменной сковородке, на которой пекся пирог.
Огорченный Ахмат спросил:
- Кто вам сказал, что Хакуцва высылают?
- Племянник приходил.
Ахмат покачал головой:
- Да, стыдно в наше время заниматься воровством, когда народ так осуждает это дело. Только врагу можно пожелать этих ночных «удач».
Селма, громко откашлявшись и сплюнув в очаг, мрачно взглянула на мужа.
- Кто тебе сказал, что Хакуцв ворует? - Она быстро и сердито повертывала курицу, с которой капли жира падали в пламя. - Приснилось, что ли?
- Какой это сон, если наяву я видел! И раньше, сколько помню, Хакуцв жил только воровством и теперь этим занимается.
Селма потрясла вертелом.
- Чтобы ты самого себя не узнал, старик ты несчастный! По тебе давно соскучились на том свете. Ну, что ты знаешь, что ты понимаешь?
Ахмат осторожно улыбнулся.
- А кто же тогда дал ему буйволов, принадлежавших соседям?
- Кто дал? - Старуха порывисто вертела курицу над огнем. - Кто дал? - Она смотрела в огонь, в котором синими пятнами вспыхивал куриный жир. - Кто может дать? Пристали к нему буйволы, заблудились.
- Хе-хе, «приставшие буйволы»! Если меня мой рассудок не подводит, то мне кажется, что скорее сам Хакуцв пристал к этим буйволам. Эх ты, глупая! - вспылив, закричал он.
- Нестоящий он человек. Да он и не человек, Хакуцв, - слышишь?
Селма повернулась и грозно взмахнула курицей, повитой голубым чадом:
- Ну, конечно, раз человека посадили, то он уже для тебя и не человек.
Селме не нравилось, когда о её родиче говорили, что он ворует, - старуха стыдилась этого.
Ахмат сердито сказал:
- Сунь свою курицу в огонь и объясни мне, пожалуйста, почему буйволы ко мне не пристают?
- Ко всем, что ли, должен приставать приблудный скот?
- Про то и говорю, - торжествующе заключил Ахмат. - К вору чужой скот пристает!
- Ты еще издеваешься, зловредный ты человек!
Селма презрительно поджала губы и принялась яростно вертеть курицу.
Зина принесла на каменной сковороде зарумянившийся пирог, переложила его на большое блюдо и поставила на стол. Затем девушка замесила в деревянной миске тесто, наполнила тарелку мятым желтоватым творогом и принялась готовить новый пирог. А мысли ее привычно перенеслись в далекую Москву. Там был Темыр.