— О! Спаси меня, добрый человек!
— Запросто, уважаемый. Но учти: потребуются снадобья. Особенные. А также место, чтобы уберечься от любопытного глаза.
— Всё будет, добрый человек! Скажи мне только свое имя. Чтобы знал я, кого поминать в молитвах.
— Рошан Фаррох.
— Аллах велик, Рошан Фаррох! Керим я, казначей при дворе Хасана Манбиджского. Идем же и не будем медлить!
И казначей повел бродягу во дворец. Пока они шли, Рошан всё вертел головой, запоминая путь. Канули в небытие времена, когда он проводил больше трех ночей под одной крышей. А дворцы тем и особенны, что, кроме хороших людей, населяет их разная сволочь: стражники, вельможи, палачи… Вовремя замеченное окно порой может спасти жизнь.
— О Рошан! — Евнух всё не мог успокоиться. — А вдруг мать его согрешила с леопардом? Вдруг. Ну допустим! Я весь дрожу при мысли, что может произойти.
— Ай, Керим. Отринь беспокойство! Аль Газали различает сорок три признака чистого происхождения гепардов, — отвечал Рошан. — Ты покажешь мне зверя, и я назову их все. Только давай сперва поедим.
Одного у Рошана нельзя было отнять. В отличие от многих своих коллег, лечил он честно. Обработав рану и перевязав руку Керима промасленным полотном, он выдал ему деревянный брусок:
— Крути в пальцах и читай суру «Ат-Тауба», уважаемый. Тридцать два раза. И упаси Аллах тебя сбиться! Я же пока подкреплю свои силы.
Кормили у Керима недурственно: кисло-сладкий рисовый суп с мятой, салат с фасолью и миндалем, куропатки, зажаренные в форме виноградного листа. Их подавали в винном соусе, один запах которого заставлял вспомнить о райских кущах.
— Грани не пропускай! — покрикивал Фаррох, наворачивая салат. — Не филонь, дурень. Тебе ведь нужно — не мне.
Целительство не было его специальностью. Бродяга, философ, наемник — Рошан везде старался чему-нибудь научиться. У медника — чеканить кувшины, у бедуина — ухаживать за верблюдами.
Его представления о медицине были весьма причудливы. Суеверия, подобные тому, что напугало Керима, в его памяти соседствовали с вполне действенными рецептами лекарств. Он умел зашивать раны. Мог заклинанием остановить действие змеиного яда. Впрочем, Фаррох никогда не применял его, не взрезав рану и не высосав яд.
— Аллах великий! Помогло! — Керим с удивлением покосился на перевязанную ладонь. — И как это Аллах дозволяет безродным бродягам столь глубоко проникать в мудрость целительства? Несправедливо это.
Рошан с хрустом разгрыз птичью кость:
— Пророк Мухаммед (благословение и привет ему!) учил, что есть свинину запретно. Керим, если прикусишь язык — станешь великим грешником.
— Отчего бы?
— Да потому, что ты свинья.
Евнух засопел. Странное дело: бродяга ему всё больше нравился. Это пугало. Казначей привык относиться к людям настороженно, чтобы не сказать — с боязнью.
— Когда-нибудь тебя повесят за твою болтовню. И будут правы.
— Э, уважаемый. Зачем злое говоришь? Вешают не за болтовню, а за шею. Ладно, Керим. Пойдем смотреть твоего обидчика.
И они отправились в те помещения дворца, где держали охотничье зверье.
Из полумрака несло кошками и лежалым мясом. Рыжего разбойника Хасан обожал, а потому поселил в отдельной пристройке. Кошачьему жилищу позавидовал бы иной раб.
— Осторожно, Рошан! Аллах поместил здесь низкую притолоку. Не ушибись.
— Всевышний наградил меня крепким лбом и проворством. А за заботу благодарствую. — Бродяга пригнулся и вошел внутрь.
В пристройке кошачья вонь усилилась. Неловкий Керим запнулся о миску с молоком. Глухо звякнула глина. Послышалось предупреждающее ворчание.
— Ох, Рошан. Я лучше у порога постою, — схватился за сердце казначей. — Проклятый зверь! Так и зыркает глазищами!
Фаррох не отвечал. Он осматривался. Ремни, цепи, пучки соломы… В углу циновки свалены в кучу. Сверху — драный казаганд из добротной, впрочем, ткани. Когда взгляд привык к полумраку, обнаружилось, что они здесь не одни. На кошачьей подстилке, обняв гепарда за шею, сидела девушка лет шестнадцати. Сама тоненькая, ладненькая, а лицо круглое, задумчивое. Чем-то она напоминала гепарда. Только масть другая. Зверь — солнечный блик, плескучий, непостоянный, а девушка — воплощенная ночь. Волосы иссиня-черные, глаза непроницаемые. И на щеках — дорожки от слез. Рошан стянул с головы тюбетейку.
— Здравствуйте, уважаемая! — добродушно пророкотал он. — А мы к вашему дружку.
Девушка чуть наклонила голову:
— Откуда знаешь?.. Его и в самом деле Рафиком зовут.
Бродяга присел на корточки, разглядывая гепарда. Керим имени зверя не знал. Для казначея любая живность при доме Хасана означала лишь строку в графе «Расходы на кормление». И отношение было соответствующее.
Рука бродяги протянулась к морде гепарда, ловкие пальцы принялись чесать за ухом. Зверь принял ласку благосклонно. Керим смотрел на своего спутника с ужасом, а в глазах девчонки промелькнуло нечто похожее на уважение.
— Рафик чужого не подпустит. Ты ему понравился.
— Рафик — хороший зверь. Хороший. И мы договоримся, правда?.. — Пальцы Рошана сместились ниже. Зверь довольно заурчал.
— Смотри, Керим: у леопарда морда вытянутая, как у собаки… Кусаться, шайтан! Я тебе! — Рошан щелкнул расшалившегося зверя по носу. Гепард зажмурился. — …А у этого — круглая. И глаза. У леопарда голубые, а у Рафика — ух зверюга! — черные, как у его хозяйки.
— Я ему не хозяйка, — отозвалась девушка. — Аллах не дал.
— Ее зовут Марьям, — встрял Керим. — Она — рабыня Хасана. Из пустыни.
— Я не рабыня!
— Ну да. Не рабыня. А меня, значит, Аллах наградил гаремом на полсотни душ. И я к ним вхожу каждую ночь по два раза. — Евнух усмехнулся краешком рта. — Так ты говоришь, Рошан, что волноваться нет причины?
— Воистину так. Это гепард из гепардов, без подвоха. — Видя недоверие на лице Керима, он добавил: — Ну сам подумай, уважаемый: от леопарда ты бы ушел впополам. Он бы тебе не палец — голову по колено откусил бы. Но откушенные руки и ломанные хребты даже Ибн Сина не лечил.
— А злокозненные мыши?..
Тут Марьям начала хохотать. Она сразу поняла беспокойство казначея. Евнух обиделся.
— Ишь, женщина, — пробормотал он, задом пятясь к двери. — Пороли тебя в детстве мало. — И, уже выходя, добавил: — Рошан, уговор наш… Э?
— Помню, помню, — отмахнулся тот. — Пока рука не заживет, останусь в Манбидже.
— Слава Аллаху!
Керим ушел с неподобающей торопливостью. Вельможи не любят, когда над ними смеются. Рошан же остался: коли живешь где-то, стоит побольше узнать об этом месте.
Девушка, запросто обнимающая гепарда, его заинтересовала. Да и следы слез на щеках… Проклят будет тот, кто оставит женщину в беде, даже не попытавшись помочь!
— Скажи, Марьям, — спросил он, — не тебя ли я видел два года назад в пустыне возле Харрана? За тобой еще ходил выводок дроф?
Девушка встрепенулась:
— А ты — тот самый гебр? Защитник Городов?
— Тс-с! — Рошан огляделся. — Об этом лучше помалкивать. Целее буду.
— Ой, прости, Рошан! — Она зажала себе рот ладонью. — Я глупая, да?..
— Ничего. Я тоже дурак дураком, а до своих лет дожил.
Гепард завозился, зевнул. Мол, секреты у вас, не буду подслушивать. Он нетерпеливо высвободился из объятий Марьям и пошел исследовать содержимое миски. Девушка не стала его удерживать.
— Рассказывай. Как ты попала сюда?
— Это долгая история.
…В начале года Хасан ездил в Харран. Эмир Балак призвал его — поболтать о том о сём. О халве, шербете, красоте черкешенок-невольниц. Так все полагают. О чем же на самом деле разговаривали властители городов, Хасан предпочитал не распространяться. Но после беседы этой он стал задумчив и молчалив, переносицу пересекла тревожная складка.
Балак Гора собирался в новый поход против франков. Для Манбиджа участие в нем стало бы безумием: земли графа Жослена располагались слишком близко к его стенам. Случись что, возмездие пришло бы в считаные дни, а противиться всей мощи крестоносного войска у Хасана сил недоставало.