Это понимали все. Харранские чайханы гудели от споров-пересудов. Нищие, феллахи, купцы, ростовщики — всяк был рад порассуждать о том, как легко бы он разогнал франков на месте Хасана. Доморощенные «эмиры» с легкостью распоряжались поисками и манбиджской казной. Их слова звучали весомо — но лишь потому, что они, как всегда, не знали истинного положения дел.
Хасан колебался, не зная, на что решиться. Присоединиться к эмиру? Отказаться? Вступила мышь в союз со львом… Ребенку ясно, что Балак заберет город себе, а Хасану даст коленом под зад.
А ну как не заберет? Ну как защитит от опасного графа Жослена?
Пробыл Хасан в землях эмира Горы несколько недель. Дни эти стали тяжким испытанием. Видит Аллах, тяжко быть слабым перед лицом сильного! Одна радость: когда Хасан вернулся, в свите его появилась востроглазая застенчивая девушка.
Аллах ведает, что произошло меж ними… Говорили, что правитель встретил Марьям ночью в пустыне. Красота и кротость девушки покорили сердце Хасана. Увез он ее в Манбидж с твердым намерением сделать четвертой женой.
И вот — не вышло. Жены Хасана забыли старые распри, чтобы объединиться против Марьям. Повелитель, преуспевший в интригах и дипломатии, оказался бессилен против женского злословия. Известно, что Пророк (благословение и привет ему!) четыре качества невесты объявил притягательными для правоверного — богатство, происхождение, красоту и ревностность в исламе. Но к чему последние два, судачили злоязычные, если девушка первыми не обладает?
Марьям мрачно посмотрела на Фарроха:
— Обратно я не вернусь. Тетка меня со свету сживет… — Она всхлипнула и уткнулась носом в плечо гебра: — Ну что мне теперь делать, Рошан? Что?!
Рошан вытер ее слезы:
— Ну-ну! Манбидж не пустыня — дождя без тебя хватит. А что сам Хасан говорит?
— Он это… За младшего… Выдать хочет…
— За младшего брата? — Девчонка подняла зареванное лицо:
— Не надо мне Ису! Я… Я лучше за франка замуж пойду!
Она вывернулась из-под руки и вскочила на ноги:
— Идем! Идем покажу!
Рошан Фаррох, кряхтя, поднялся на ноги. Огонь-девчонка!
— Эй, постой, Марьям! Не спеши!
— Прости, Рошан.
Шли они недолго. В лабиринте переходов кто угодно мог запутаться, но Марьям знала эти места как свои пять пальцев. В конце коридора темнела маленькая неприметная дверь. Марьям обернулась, прижала палец к губам:
— Стань тихо. Вдруг он… там?
Девушка приникла ухом к двери, вслушиваясь. Видимо, страшный Иса бродил где-то далеко отсюда. Марьям просветлела лицом:
— Пойдем. Сам увидишь.
В каморке воняло мускусом, мертвечиной и птичьим пометом. К этим запахам примешивался едва ощутимый сладкий аромат гашиша. Повсюду валились тюки ткани, мешки риса, блюда.
— Это что, кладовая? А почему не заперта?
— Да кто ж отсюда красть будет? — удивилась Марьям. — Здесь же полоумный бродит. — Судя по тому, как она произнесла «полоумный», слово это давно стало вторым именем Исы. — Вот смотри.
Она откинула кусок полотна. Под тканью лежали чаши, светильники в форме рыб и грифов, чудные ножи с цветными рукоятями. Одного взгляда хватало, чтобы понять: хозяин этого добра балуется чернокнижием. Причем именно что балуется.
На стене розовели изразцы, изображаюшие плющ. Изразцы особенные: достаточно расслабить взгляд, как проступит иное. Листочки сложатся в груди и бедра; вместо дозволенного Аллахом растительного орнамента, картина покажет обнаженных флейтисток с похотливыми улыбками на устах. За двойной картинкой пряталась крошечная дверка. Рошан только головой покачал. Ну, Марьям, ну острый глаз! Жизнь в пустыне, конечно, всякому научит. Но чтобы так, с ходу раскрыть все секреты дворца… Ох дурак Хасан! Не знает, от чего отказывается.
В потайной каморке валялись голубиные трупики. Сиротливо чернели два щенячьих тельца. Протухшим тестом мокла дохлая жаба.
— Хвала Всевышнему, что не Иса правит городом, — пробормотал Рошан. — Пыток и казней хватило бы на всю Сирию…
Он подошел к окну. Двор — как на ладони. Соглядатаев сюда сажать — святое дело.
— Нам пора, — Марьям потянула гебра за рукав. — Иса в любой миг может вернуться.
— А ты можешь его показать?
— Попробую.
Оказалось это не так сложно, как думалось. Когда Фаррох спускался с девушкой по лестнице, мимо них прошмыгнул юноша щуплого телосложения. Маленький, бледный, прозрачный. И глаза как у сонной совы. Марьям незаметно толкнула гебра локтем.
— Вот он, — едва слышно, одними губами прошептала она.
— Хорош, ничего не скажешь.
Иса давно скрылся в полумраке, а Рошан и Марьям всё смотрели ему вслед.
— Он колдун, — сказала девушка. — С колдунами только колдовством и бороться.
— Глупости. Навозом грязь не скроешь, только измараешься. Помочь тебе в твоем деле?
— Не надо мне благодеяний! — взвилась Марьям. — Я сама!
И, словно испугавшись чего-то, бросилась бежать. Рошан пожал плечами. Гордая девчонка… Что, интересно, Керим обо всём этом скажет?
Едва он двинулся в обратный путь, как застучали босые пятки. Девчонка вывернулась из темноты, несмело глядя на гебра:
— Рошан… а ты взаправду?.. Ну помочь?..
— Зачем обижаешь? Я ведь тебе не врал. — Марьям упрямо покачала головой:
— Пустыня верить не учит. Но всё равно, спасибо тебе.
И умчалась. Вот чумная! Ну да ладно.
По пути Фаррох перекинулся парой слов с псарем и кухаркой. Этого хватило, чтобы узнать о младшем брате повелителя.
Иса и Хасан… Люди, знающие братьев, удивлялись — одна ли мать произвела их на свет? Хасан — простодушный весельчак, вспыльчивый и шумный. Иса — тихий, бледный, замкнутый. Хасан правит городом, Иса прячется по темным закоулкам. Чем занимается, неизвестно. Добро бы шпионов развел, а то плесень плесенью. Пустой человек. И страшный. Рассказывают о нем разное: и колдун он, и душегуб. Но всей правды всё равно никто не знает.
Рошану совоглазый не понравился. Чутье подсказывало, что они еще встретятся. И встреча та будет опасной.
ЛИЧНЫЙ ТЮРЕМЩИК ГАСАНА АС-САББАХА
Тревожная ночь спустилась в горы. Первая ночь Сафара — месяца радости и благоухания, цветения и роста. Но в Аламуте не ощущалось дыхания весны. За угрюмыми стенами нечему и некому было радоваться жизни. Обитатели крепости столько времени посвятили размышлениям о боге, что перестали видеть его вокруг себя.
Всё имеет свою оборотную сторону, во всём скрыт потаенный смысл. Люди, захватившие Орлиное гнездо, называли себя батинитами, и означало это — «знающие истину». Правда батин сильна и ослепительна. Ассасины считали, что она способна убить непосвященного. Иногда, правда, ей приходилось немного помогать кинжалами.
Крепость погружалась в дрему. Заунывно перекликались стражники на стене, блеяли овцы в загонах. Вот закричала где-то ночная птица, и муэдзин ответил ей, призывая правоверных на молитву.
Небо над Аламутом угасало. Ночная сырость пропитала ковры и одеяла. Шелковой нитью протянулась она в полузаброшенную башню, где томился одинокий узник; наполнила его кости ломотой, а сердце — сожалением о прожитых днях. Кряхтя, старик расстелил молитвенный коврик. Стал на край, готовясь произнести молитву.
— И как это я не придушил мерзавца в колыбели, — в сердцах пробормотал он. — Аллах свидетель, обижают старичка… Обижают!
В спине что-то хрустнуло, поясницу прострелила немилосердная боль. Временами Гасану казалось, что позвонки превратились в ореховую скорлупу, а обломки трутся друг о друга и скрипят. Аллах великий, о как же они скрипят!
— Во имя Аллаха всемилостивейшего, милосердного, — начал старик молитву, — хвала Аллаху, Господу миров!
…Вот уже несколько лет Гасан ас-Саббах жил узником. Удивительное дело! Кто сумел заточить в крепость имама? Человека, чей авторитет в делах религии незыблем для тысяч ассасинов?
Страх. Вот тюремщик, безжалостней и внимательней которого не найти.
Жизнь Гасана стала отблеском заходящего солнца на скале. Делами в Аламуте заправляли Кийа Бузург Умид и его помощник Габриэль-Тень. Некоторые считали его сыном Гасана, но это неправда. Своих сыновей Гасан давно казнил.