* * *
Немного в стороне от того кровавого места, на опушке леса, укрывшись от человеческих глаз густым кустарником, стоял огромный волк. Красные глаза его горели дикой яростью, а из острых оскаленных клыков капала на снег желтая бешеная пена.
Волк еще некоторое время присматривался ко всему, происходящему перед городскими валами и только когда, женщина с найденышем исчезла в воротах, неохотно двинулся в глубь леса. Сначала шаги его были медленны, будто зверь продолжал над чем-то обстоятельно раздумывать и никак не мог взвесить, правильно ли поступает. Но вскоре поддал ходу и серой молнией замелькал в подлеске.
Несся он так достаточно долго, − пока не выскочил на небольшую опушку, которая неизвестно откуда и взялась посреди дикого леса.
Была она зловещая, хмурая. Так как ни одному солнечному лучу не хватило бы сил пробиться сюда, сквозь густое переплетенье ветвей, и осветить этот вечный полумрак, − поэтому вечерние сумерки господствовали здесь даже в самый погожий летний день. Непролазные чащи со всех сторон так и напирали на этот клочок чистой земли, и только чары сдерживали их за невидимым пределом.
Посреди опушки на неохватном дубовом пне «росла» хижина. Мастер, который возводил ее, вероятно, решил сэкономить на фундаменте, − из-за этого казалось, что она стоит на одной ноге, будто огромный гриб.
Волчина остановился перед крыльцом, ударился о землю, и в то же мгновение превратился в сильного мужчину средних лет. Вся его ладно скроенная фигура, каждая мышца, перевитая толстыми жилами, выказывали огромную силу. Казалось − что в человеческом подобии этот мужчина был еще большим хищником, чем в звериной шкуре.
Оборотень пощупал рукой под ступенями ведущими на крыльцо и, вытянув оттуда сверток с одеждой, принялся одеваться, мелко трясясь всем телом, − мороз не шутил.
Двери в хижине заскрипели, и на пороге появилось что-то взъерошенное, скрученное и укутанное с головой в такое бессчетное количество разнообразнейшего рванья, что невозможно было и распознать: что оно собой представляет.
− А-а. Это ты, Мара. Еще не издохла?
− Я, Юхимчик, я, – прошепелявила в ответ беззубым ртом ведьма. – Кто же другой в моей хижине станет жить? А Морены еще нет... Не прибыла еще, касатушка наша. А ты как? Сделал, что велено?
На этот простенький вопрос ведьмы оборотень свирепо щелкнул зубами и гаркнул:
− Сделал, не сделал. Не перед тобой, старая перечница, ответ буду держать! Лучше в дом клич, падаль лесная. Жрать хочу, спасу нет! – и он, будто в подтверждение собственных слов, так бухнул себя в грудь, что загудело. – Камни готов грызть!
− Знать, не управился, – прошамкала ведьма и неодобрительно покивала годами нечесаной кучмой седых, похожих на клочья, волос. – Ой, не понравится это Морене, Юхимчику. Ой, не понравится…
− Молчи, Мара! – огрызнулся волколак а. – Не зли меня! И так на душе муторно. Жрать давай! Добром прошу. Или пожалеешь! В случай чего, мне и твои кости в горле не застрянут.
Ведьма хотя и хмыкнула презрительно, все ж поспешно отступила назад. С оборотнями никогда наперед толком ничего неизвестно. В любое мгновение взбеситься могут.
– Разве же я что? – отозвалась примирительно. – Угощайся... Только у меня, хоть шаром покати. Печь и та третий день не топленая. Недомогаю я что-то. Старая стала, немощная…
Дальше она не успела договорить, потому что несколькими огромными прыжками оборотень очутился рядом, толкнул в грудь так, что ведьма кубарем влетела в хижину, и сам вошел следом. Неудача все-таки обозлила его до предела, и он был рад сорвать зло на ком угодно.
Переступив порог жилища ведьмы, потерял бы аппетит и самый ненасытный обжора. При чем, для этого хватило бы только одного его вида, − не вспоминая о «волшебных» ароматах, издаваемых кошачьим дерьмом, вперемешку с застарелым потом и еще чем-то таким, что лучше и не знать. Потому что хижина – прочь вся: и стены, и потолок, и единственное подслеповатое, не мытое от века окошко, даже пол – как ковром была густо оплетена паутиной, по которой туда-сюда шастали или сидели неподвижно десятки, сотни, а, может, и тысячи – пауков. От маленьких – величиной с головку шведской булавки, до огромных кошмаров, никак не меньше гусиного яйца.