«Молитвы, как цветы, восходят к богу…»
Молитвы, как цветы, восходят к богу;
Никто не знает как… Одни богаты
И с запахом тяжелым туберозы,
Другие бледные, без аромата,
Как чахлый одуванчик у дороги,
Они идут к небесному владыке,
И только он один судить умеет,
Что бедность кроткая вербены дикой
Перед творцом богаче иль беднее
Какой-нибудь изысканной гвоздики…
«В это утро…»
В это утро наша церковь весело звонила,
Оттого что дочь соседа замуж выходила,
И она звонила в славу пышной кукурузы…
И она звонила над гумнами, над сараем.
Где скрипели цепи заржавелые, стихая.
И она звонила над амбарами, над кладовыми
И над девушками темными и золотыми,
Что пришли толпой на свадьбу их подруги милой.
И она звонила… о любви она звонила.
И волы, ступая важно, изумленно словно,
Поворачивали бледные рога к решетке,
Где краснел меж изгороди вьющийся шиповник.
И она звонила… Голуби, топорщась, кротко
Ворковали на блестящих черепицах крыши.
Дочь соседа, как цветок, задумчиво качалась
На своем крыльце меж курами и петухами.
Церковь весело звонила… Каждый звук, казалось,
Расплывался широко над дальними полями.
Пары выстроились у начала огорода,
И подруги подошли к застенчивой невесте.
Музыка наивная играла перед шествием.
А поэт, молившись богу, говорил: «Когда-то
Так вступала в Ханаан невеста Исаака,
Скромная Ревекка из столь доблестного рода,
Времена не изменились к тем, кто верит в бога…
Может, вот колодец, где Рахиль, ступая босой,
Смуглыми руками робко оправляла косы,
Между тем как Яков ждал ее в тени оливы,
Точно крепкую, созревшую на солнце сливу».
«В городке, где показалась богоматерь…»
В городке, где показалась богоматерь,
Тихие ручьи меж зелени струятся.
Камни, стертые водой, блестят сильнее,
И печально голубеют Пиренеи.
На холмистых склонах много трав лечебных,
И звучит, как вздох, торжественное пенье
Всех пришедших, чтоб просить об исцеленьи.
В гроте темном пресвятая богоматерь,
Облаченная, решила показаться
Пред ребенком, мудро ставшим на колени,
Бедным и печальным, как ее младенец.
Божьи гроты в Гефсимане, в Вифлееме,
Ныне снова явлены вы пред всеми.
В дымном гроте, преклонив колени,
В сладком для моей души смиреньи,
Уподобившись безграмотным крестьянам,
Я молюсь. Кругом морщинистые лица,
Руки грубые перебирают четки,
И Господь, как в яслях, глубоко гнездится
В этой вере бедной, сладостной и кроткой.
СЛАВА МАРИИ
Агония
Деткой умирающей пред матерью своей
Меж других играющих, как каждый день, детей,
Птицей раненой, не знающей, зачем крыло
Кровью обливается и никнет тяжело,
Славлю я тебя, Мария!
Бичевание
Бедными ребятами, избитыми отцом,
И ослом, которого бьют в сердце сапогом,
Девушкой, которую раздели, чтоб продать,
Сыном, пред которым грубо оскорбили мать,
Славлю я тебя, Мария!
Венчание терниями
Нищим, не державшим в жизни царского жезла,
Кроме палки от собак прохожего села,
И поэтом, раненным навек шипами дум,
Дум, которых выполнить не может ум,
Славлю я тебя, Мария!
Крестная ноша
Бедною старухою с вязанкой дров большой,
Что кому-то тихо жалуется: «Боже мой», —
Старой лошадью, упавшей на заезженном пути,
Не имея сил, чтоб дальше экипаж везти,
Славлю я тебя, Мария!