Она опустилась в кресло и заплакала. Нельзя было оставлять его одного, ни на минуту! Ведь с ним явно что-то не так: он почти не ест, не спит по ночам, молчит, о чем бы она его ни спросила, даже о том же лечении. Разве этот балагур и шустряга, которого она узнала в бадахшанском кишлаке Джума, сейчас не вздрагивает от любого громкого звука и может спать только стоя при включенном ярком свете, прислонившись к поставленному у стены под углом матрацу?
Жанна вытерла слезы: если без эгоизма – надо признать, что Ваня выбрал то, что ему лучше, что ему ближе, и он имеет на это право.
«Нашла себе игрушку – сыночка белоголового с голубыми глазками! – ругала она себя. – Заведи своего и играй на здоровье! Да и насчет Душанбе он прав. В Душанбе меня точно вся мафия ищет – их там поворошили».
Она зашла в смотровую, где обычно проводил время своей работы в центре Ивхав, и с порога сказала:
– Ваня уехал.
Ивхав, сидевший к ней спиной, не повернулся, но, услышав горькую интонацию, усмехнулся.
– Чего же не бежишь следом?
– А куда?
– Ты же все составила в план: Душанбе, документы, на работу врачом. Настоящим!
– Я была у главврача. Она сказала: прописываться надо.
– Куда прописку поставим? – он, наконец, обернулся и посмотрел на нее. – В поддельный паспорт? Или в настоящий?
Ивхав подошел к ней вплотную, притянул за плечи к себе и спросил, глядя в близкие глаза:
– Теперь видишь, что настоящее? А? Вот это – твое настоящее, – он указал на шкафы с инструментами, на медицинские кресла, операционный стол, – это настоящее. Вот там, за стеной, трое человек, от которых все люди уже отказались, – вот настоящее! Твое настоящее – это я.
Он взял ее открытую ладонь и накрыл ею свою напрягшуюся плоть.
– Возьми, это настоящее. Смелее.
Жанна встала на колени и, уткнувшись лицом Ивхаву в пах, попыталась сделать сразу многое, чего раньше не делала: добраться до тела, приласкать его губами и раздеться самой. И не успев обнаружить своего неумения, Жанна оказалась на столе, который Ивхав нажатием кнопки поднял до уровня своего лица и, раздвинув обращенные к нему ноги, мягко, но властно прошелся языком по ее лону. Жанна вспоминала это позднее как ощущение снежной лавины: сначала ты – скала, скованная льдом и холодом. Потом где-то в мозгу, на вершине горы, что-то оттаивает, начинает катиться вниз, вовлекая все, что попадает на этом пути, – все участки твоего тела, – и с веселым безудержным грохотом скатывается вниз, вниз, в самый низ твоего тела, который, оказывается, и есть верх.
Что она знала до Ивхава о снежной лавине, которая тает? Изучала ли она в мединституте способы возврата к жизни человека, испытавшего это самое таяние ледников?
Оказывается, надо бить по лицу, и оказывается, если спасатель, такой, как Ивхав, делает это сильной ладонью, это так же волшебно, как и само забытье в нисходящем потоке с горы.
Он снова спросил:
– Ну что, настоящее?
Она только улыбнулась в ответ. Она подумала, что честолюбие Ивхава равно его способностям любовника. Сложный сплав. Все переменилось: она вроде должна была отблагодарить его за все – за себя, за Ваню, а благодарность испытывала она. Он вроде должен был ее уговаривать пойти к нему работать – а теперь она просила его об этом сама. Она должна была спросить, что он сделал с ее сыном, а спросил Ивхав:
– Так кто тебе этот Ваня – кто-нибудь или никто?
– Сын.
Он поднес пальцы к ее лицу – на них виднелась кровь.
– Ты была девственницей. Я это не только чувствовал, но и видел.
– А как же то, что в меня заталкивали килограммы героина?
– Девственность осталась при тебе.
– Мне не было больно.
– Другое больно. Ты знаешь, что тебя порезали так, что забеременеть будет сложно?
– Конечно. Там было несколько ран. Только если чудо…
– Поэтому этот мальчик считается твоим сыном?
– Нет. Ты думаешь – оттого, что не смогу родить сама? Нет. Просто у каждого ребенка есть мать, иногда она просто не находится. Я у него нашлась.
***
И Ваня у нее снова нашелся. И она нашла свой символ веры в Ивхаве. Правда, не сразу. Она работала на него потому, что в другие места не брали, потому что жилье где-то, кроме бункера, – того или этого – он находил и оборудовал под лечебницы с неукротимой энергией. Он мстил ей сексом, в котором не скупился на грубости, но который она принимала за любовь, потому что другой не знала. Или просто нравилось. Он мстил за то, что она по-прежнему с иронией и некоторой опаской относилась к его методике лечения заточением и страхом, за то, что она – считая, что тайно от него – пыталась найти место со служебным жильем и пропиской.