Осенью снова появился Ваня. Ивхав, Камондиров и Жанна только-только переехали на новое место – и снова в обычный подвал – и готовили с нанятыми рабочими места для своих пациентов: их предстояло еще перевезти – тоже аттракцион из непростых. В дверь их «центра здоровья» позвонили, Жанна, оказавшаяся к входу ближе всех, открыла дверь и увидела Ваню.
И так не в самое жизнерадостное место Ваня принес с собой дух такой отчаянной беды, что Жанна заплакала и безмолвно прижала мальчика к себе. Он был, конечно, худым, грязным, но не от этого ей стало страшно: что-то взрослое, даже старческое, скорбное проступало сквозь бледность его лица. Он даже не улыбнулся ей в ответ, только тяжело вздохнул, отчего Жанна ощутила под своими руками его острые ребра.
– Ваня, что с тобой, ты нездоров?
– Все ништяк, – проговорил он хрипло, и голос его показался ей незнакомым, грубым, взрослым, – только подогрел бы кто.
Она развернула внутренние сгибы его рук и увидела следы инъекций, частые, как сыпь, воспаленные, в ореолах синяков, и обессилено позвала:
– Ивхав!
Он уже стоял за ее спиной и, конечно, все понял.
Он не сразу взялся за Ваню, потому что Жанна нуждалась во времени для общения с мальчиком, времени для понимания, что материнская любовь, любовь вообще – не средство ни для чего, тем более не средство лечения. Любовь – это состояние, которое, по убеждению Ивхава, само требует лечения.
Прошло несколько дней, в течение которых Ваня, все так же молчаливо и угрюмо начинавший утро вместе с Жанной, к середине дня исчезал из бункера и возвращался глубокой ночью. Он залезал к Жанне в кровать, обнимал ее, целовал волосы и руки, говорил, что скоро будет богат, потому что у него есть верный шанс заработать, что они уедут в Крым, где для него верный человек присмотрел дом у самого моря. При этом она знала, что днем он обчистил карманы у нее, трех рабочих, одежда которых висела в гардеробе, и Ивхава, что на деньги, которые он украл, причем не только у них, к вечеру он насобирал на дозу и что вот-вот его обманчивое счастье закончится и все повторится по кругу.
Она имела твердое намерение устроить его в школу, оформить усыновление законным способом, но что толку говорить об этом, если она не могла добиться от него ответа ни на один вопрос, например: где он был эти три месяца? Где он находит наркотик? Ваня не соглашался даже на то, чтобы просто попросить у нее деньги, а не красть их, тем более – у других.
– Не, мам, не. Я сам. Деньги вообще не проблема, скоро у нас будет много денег.
Это вечером, а утром не говорил вообще ничего.
Ивхав закрыл его в клетку после попытки взломать кассу «центра здоровья» – Мнвинду держал кассовый аппарат, как всякий порядочный налогоплательщик. И в последующие двенадцать дней голодания постоянно допускал к мальчику Жанну, которая мерила давление, температуру, осматривала и прослушивала Ваню. Она видела все, самые страшные моменты «ломки», когда мальчик с разбега ударялся лицом в дверь, отчего смотровое окошко омывалось кровью. Она видела его в ступоре, когда разжать его кисть или поднять руку стоило физических усилий из-за окаменелости мышц, в то же время содрогающихся от озноба. Ей стоило огромных усилий останавливать себя, чтобы не упросить Ивхава остановить это заточение, выпустить мальчика. Иногда и просила.
Он холодно выслушивал ее и напоминал, что она дала согласие.
– Мы идем по короткому пути, скоро ему станет лучше.
– Ты знаешь, можно ускорить очищение организма внутривенной инфузией антиоксидантов. Ну, ему можно помочь вывести из организма следы отравления.
– Из головы ему нужно вывести отравление! Иди, смотри на него, следи за ним, убирай за ним, но не делай за него то, что должен сделать он сам! Не становись сообщницей в его убивании себя.
Кусая губы от отчаяния, терзаясь болью, будто это она сидела в клетке, она проклинала Ивхава за его жестокость, называла про себя палачом, но выхода этому отчаянию не находила.
Пережив вместе с Ваней каждую минуту лечения, Жанна получила вознаграждение: мало-помалу Ваня оживал, как будто выходил из тяжелой спячки. На 14 день Ивхав, запрещавший в ходе своего лечения кому бы то ни было разговаривать с пациентом, подозвал ее к дверям в его палату и сказал:
– Поговори с ним. Сейчас время.
Ваня впервые обрадовался ей, даже улыбнулся:
– Мамка, ты меня спасла.
Последующие осень и зиму, когда Жанна сняла квартиру, устроила Ваню в вечернюю школу, а днем он тоже стал работать в центре, она в минуты отчаяния и боли любила вспоминать как подтверждение того, что были и в ее жизни счастливые времена. Глядя на активного, легко берущегося за любую работу Ваню, наблюдая, как он вселял надежду в тех, кто попадал в их лечебницу в нижней точке пристрастия к наркотикам, Жанна испытывала благоговейный трепет ко всему, что делал Ивхав, что он говорил, и к нему самому. Она стыдилась того, что совсем недавно посмеивалась над его самодеятельными теориями, сомневалась в законности этого лечебного промысла и побаивалась, что и ей может грозить суд и тюрьма за то, что она занималась, по существу, незаконной врачебной деятельностью. На смену этим малодушным метаниям пришла уверенность в том, что Ивхав может все, и это всесилие расходует на благо людям, и что не видеть и не понимать этого могут либо люди глубоко безнравственные, либо идиоты.