В этот момент леди Саманта отпустила руки, сомкнутые на плечах Риммы Владимировны, и та рухнула на пол, Миша метнулся к ней, поднял легкое, детское по весу тело на руки и прислушался к дыханию.
– Она будет спать целый день, – сказал попугай, – потом будет говорить целый день, потом будет есть целый день, потом всего будет поровну.
На лице Тани возникла и растаяла короткая улыбка, и Мише разом открылась причина того, почему здесь все ему что-то напоминало, почему он знал последний кадр этого фильма. Таня улыбалась как Роксана, а попугай говорил голосом Ганса Малайца, и это открытие затмевало преображение Риммы, совершившееся на его глазах.
Таня повернулась к дверям, вспорхнула лиловая птица, сверкнув белым оборотом крыльев, застучали подошвы по полу, и она исчезла так же быстро, как появилась.
– Пойдемте, я вам покажу, где ее положить, – сказала, вглядываясь в лицо спящей, леди Саманта.
Она последовала к единственным дверям из зала, потом – по дорожке, огибающей дом, в сад, где в тени ив и ракит стояла укрытая легким балдахином тахта со множеством подушек. На нее и указала Мише леди Саманта. Крепыши рабочие, увидев свою хозяйку, выключили газонокосилку и спустились по широкой лестнице к маленькому водоему, видневшемуся в дальней от дома части сада. Серые собаки или волки, понурившись, скользнули за ними.
Когда они уложили Римму на тахту, Саманта кивнула Мише на плетеные кресла, стоящие здесь же, под деревьями.
– Можно поинтересоваться, леди Саманта, – осторожно начал Миша, – кто отец этой чудесной девочки?
– Мой муж Гвидо Хагенфюрт, – ответила она быстро.
– Он по происхождению…
– Он турок по происхождению.
– Тогда почему она звалась Татьяна…
– Нормальное немецкое имя. Так звали мою маму.
– Но и вы как будто русская по происхождению, – он видел, что ей не хочется рассказывать о себе, но не расспросить не мог.
– Мы с вами говорили у ворот о том, зачем вы пришли сюда. Теперь вы расспрашиваете о том, что не было целью визита. Надеюсь, вы понимаете, почему я не люблю иметь дела с русскими, – она, как указывали ее недавние слезы, тяготилась этим посещением.
Причем причиной ее раздражения были не русские вообще, как понимал сейчас Миша, а именно эта русская и он, ставший свидетелем узнавания этой русской пациентки. Возможно, даже именно от этой русской и ограждала себя леди Саманта, фрау Хагенфюрт и как там ее еще?
– Конечно, важнее всего – моя больная, вы правы, извините меня, – согласился Миша.
Леди Саманта посмотрела на Римму, потом – на Пиднеля.
– Ваша больная имеет хороший прогноз на выздоровление. Все очень похоже на реактивный психоз. При таком диагнозе важно понять, что именно стало источником психического расстройства.
– Таких источников было много, так же как психиатров, которые пытались нас лечить.
– Всего-то и разницы: одни пытаются, другие излечивают. Ваша Косуля проснется здоровой. Видите ли, ее душа терзалась тем, что она виновата в гибели двух близких ей людей. Теперь она убедилась в том, что она невиновна.
– Да, я слышал.
– Тем лучше. Самое время вернуться к тому, с чего начали. Давайте поговорим о деньгах.
– Давайте.
– Я оцениваю лечение в сто тысяч.
– Евро?
– Долларов.
– Я бы хотел обсудить с вами возможность получения вами гораздо, просто гораздо большей суммы за все, что вы сделали для меня, для моей… ее зовут Римма. Римма Владимировна Косуля.
– Я знаю.
– Я знаю, что вы многое знаете, но не все. Вы можете действительно получить громадные деньги, и они, без сомнения, вознаградят чудесный дар вашей дочери. Если, конечно, моя догадка верна. Скажите все же, кто отец Тани.
– Татьяны! Я уже сказала вам: Гвидо Хагенфюрт. И вообще – всякий русский обязательно одержим идеей фикс какого-то сверхбогатства. Не надо мне сверхбогатства, херр Косуля или как вас там. Вернемся к сумме, которую я назвала.
– Хорошо-хорошо, у меня есть эти деньги. Я буду располагать этой суммой… Скажите, сколько времени у меня есть для того, чтобы расплатиться?
Он прикидывал, сколько он сможет добыть у отца к тем сорока двум тысячам, оставшимся от «полтинника», на который дала ему чек Эльвира.