А Роксана вела его, нагруженного коробками, дальше, куда-то в дальний угол большой – кажется, бескрайней комнаты. Там ее встретили широкими улыбками две женщины, как позднее узнал Костя – Света и Лариса. Они обцеловали, обняли Роксану, быстро перенесли из машины весь их груз, уложили его в палате так, что забили не только два высоких шкафа, но еще и подоконники узких окон. Роксана потянула Жнеца к угловой кровати, где, вжавшись в перила кровати, тянул к ней руки мальчик со страшным лицом – невозможно определить, что в нем было не так: верхняя челюсть как будто отсутствовала, нос и подбородок образовывали какое-то подобие рыбьей морды. Вывший до того, как Роксана взяла его на руки, он затих, обнял ее за шею и, как показалось Жнецу, улыбнулся. Самое удивительное, что мальчик потянулся ручками и к Косте, но его замешательство перехватила Роксана.
– Ты у меня мокрый, Вова? – спросила она мальчика, заглядывая ему в глаза, на что он промычал ей в ответ. И, поставив его в кроватку, отчего он опять завыл, бросилась к общему шкафу и начала искать там нужную одежду на смену.
– Костя, возьми его на руки, он тебя полюбит, – крикнула она ему от шкафа.
Жнец, перебарывая брезгливость, поднял ребенка на руки, и он прильнул к нему, затих. Теплый, легкий, подрагивающий от недавнего плача.
– Роксана, поменяй простыни у Катюни, – крикнула Света, – она уж полчаса говно свое месит.
Все три женщины метались между кроватками со скоростью, уступающей, видимо, только скорости естественных отправлений этих физически активных организмов.
Вова после перемены штанов тоже гулял сухим недолго: через полчаса Жнец почувствовал сквозь куртку горячую струйку на груди. Он и так-то старался не смотреть на мальчика, а следил взглядом за Роксаной, во вполне сексуальной позе мывшей пол.
– Роксана, – умоляющим голосом позвал Жнец, и она подняла к нему глаза. Видно, что-то отчаянное было в его лице, отчего она бросила тряпку и взяла у него ребенка.
– Иди в машину, подожди там, – сказала она, глядя на него с сожалением. И не веря тому, что можно добровольно отказываться от такого сокровища, как Вова, посмотрела на ребенка, слегка его от себя отодвинув. И тут же поцеловала Вову в нос, в глаза.
Костя выбежал из помещения и на крыльце несколько минут стоял, глубоко дыша, оценивая самый обыкновенный воздух, не пропитанный горьким настоем сиротства. Он ждал Роксану в тот день до глубокой ночи, голодный, усталый и злой, уже не чувствуя того, что потрясло его вначале. При этом двор интерната, по которому он ходил из угла в угол, был со всех четырех сторон замкнут стенами таких же палат, как та, в которой он держал на руках Вову. Однажды выходила во двор Света, предлагала ему поесть.
– Вот кашка гречневая, котловая, с маслом, поешьте.
Жнец посмотрел на бесформенную массу, лежащую на железной тарелке, сопровождаемую запахом из открытой за спиной санитарки двери, и рвотный спазм выгнул его шею прямо навстречу Свете. К счастью, ничего из него не исторглось – он не помнил, когда ел последний раз. Он присел на ступеньку крыльца, Света поспешно скрылась.
Он стыдил себя, уверяя, что эти несчастные дети со всех четырех сторон – тоже часть жизни, что они тоже нуждаются в сострадании и помощи, что долг всякого человека – помогать им в их тяжелой жизни, но перебороть жестокой, физической брезгливости в себе не мог. От этого становилось еще тяжелее. Он пытался сосредоточиться на том, что он на месте любого из этих детей не цеплялся бы за жизнь, а стремился бы возможно и невозможно к смерти. А ребенок с огромной головой? Он не может стремиться, потому что не владеет собой. И большинство из этих детей – так.
Одним словом, тяжесть наслаивалась на тяжесть. В конце концов к этому добавилась обида на Роксану: зачем она привезла его сюда?
Для причастия? Подходящий пастырь! Он вспомнил, как она, стоя над ним с раздвинутыми над его лицом ногами, проливает себе на грудь темное вино, которое стекает струйкой с ее лобка ему в рот. Вполне достойный их союза обряд. Приобщение к таинству.
Между тем, когда глухой ночью они отправились из Климовска назад, он увидел, как пронизана радостью Роксана, как она льнет к нему, словно благодаря за терпение. Понимает, что он перенес какую-то очень существенную трату ради нее. Так обычно ведет себя женщина, когда на ее каприз мужчина потратил большие деньги. Но от упрека, в который он, вероятно, обратил свою злость, Жнец не удержался.
– Все это, конечно, очень благородно, но я не понимаю: почему нельзя завести себе своего собственного нормального ребенка, а не ухаживать за сотней увечных детей?