– Если не веришь, что люблю, вот потрогай, – он приблизил ее руку к своей возбужденной плоти, но все никак не направлял ее туда, где она исступленно ждала его.
Наконец он замер и сказал:
– Ты девственница, Жанна, я не могу с тобой… туда до свадьбы.
– Как?!
– Нет, мы обязательно будем вместе, но мы мусульмане, пусть сначала бог соединит нас.
– И как же быть?
– Давай ты повернешься ко мне спиной, да? И я буду любить тебя вот сюда, – он раздвинул пальцами ее ягодицы прямо под копчиком.
– Ну нет, Селим, это же негигиенично. И потом, это противоестественно.– она привстала на кровати.
–Все, что любящий мужчина делает с любимой женщиной, – естественно!
Она легла на живот, смущаясь от его решительных рук, оказывающихся не там, где она ждала его секундой раньше, боясь запахов и звуков, замороженная ожиданием боли. Но Селим с удручающей ее умелостью покрыл ласками все ее тело, и место проникновения не различалось среди облака нежности и удовольствия, которое ее окутало.
Если какая из проснувшихся в тот день любовей не оказалось дымом, то эта материнская преданность подростку, вполне, кстати, искушенному и потрепанному жизнью. После нескольких приездов Селима и Вани, всегда сопровождавшихся прогулками к реке, пикничками, раскуриванием папирос «со смыслом», такими же своеобразными любовными утехами по ночам, Жанна начала привыкать к своей каникулярной жизни. Она объясняла самой себе свое положение обычным для Таджикистана делом: любящий ее мужчина добывает средства к существованию, она – следит за его хозяйством. Правда, к хозяйству ее Таслима и близко не подпускала, даже на кухню заходить запрещала, указывая на выход из отведенной ей комнатки во двор, к реке.
Как-то в начале весны вслед за Селимом и Ваней-Нургали поутру в деревеньку прибыл на черной «Волге» кто-то главный, имени которого Жанна не знала, – Ата, как называли его Таслима и Селим. По невидимому повелению Аты грузовик, следовавший за ним, был разгружен, ночью жители кишлака, а также прибывшие, все в ослепительно белых одеждах, что-то раскладывали на столах в летней пристройке, ярко освещенной керосиновыми лампами. За ними присматривали Селим и Таслима, а Жанне и Ване строго-настрого было запрещено выходить из задней комнаты дома.
– Целая фабрика, – улыбнувшись Ване, сказала Жанна, осторожно поглядывая в окно.
– Фабрика и есть, – усмехнулся Ваня.
Он сидел в центре комнаты на корточках и покачивал худым задом, как трясогузка.
– А что они делают?
– Порошок фасуют.
– Какой порошок?
– Зубной, – зло откликнулся Ваня. – Давай лучше покурим, Жанн, вот у меня папиросина готова.
– Да ты что, Ванечка, каждый день, что ли? Это же наркотик, – она подошла к нему и обняла ладонями его лицо.
– Сама ты наркотик! Сегодня ночью узнаешь, что такое наркотик.
– Ты о чем?
– Да ни о чем. Завтра в Москву с тобой поедем.
Он закурил, подолгу задерживая внутри дым, и больше ни на какие вопросы не отвечал. Скоро он уснул, погасли в дворовой постройке лампы, разошлись белые тени. Легла и Жанна, но лишь для того, чтобы не привлекать внимания: ей опять было страшно, и тревога заставляла ее быть готовой ко всему. Скоро в комнату вошли Селим и Ата и неслышно заговорили о чем-то, потом Ата, которого она узнала по большой бороде, кивнул на нее и вышел. Селим наклонился к ней и тронул за плечо.
– Вставай, Жанна, пойдем.
– Куда?
– Тихо.
Он помог ей подняться, они пересекли темный двор и вошли в здание, где по словам Вани, «фасовали». Селим зажег лампу. На столе в центре она увидела десятки, сотни целлофановых пакетов, размером каждый не более дольки чеснока, связанных между собой тонким капроновым шнуром.
– Это героин, – торжественно произнес Селим. – Это наше золото, наша нефть, наш хлеб. Ты должна перевезти этот груз в Москву. Москва – это твоя свобода, твои деньги, деньги немалые. Ты доставляешь этот товар, сдаешь его по адресу – и получаешь 30 000 долларов. Знаешь, сколько это в рублях?
– Селим, Селим, – зашептала Жанна, – это же смерть, как ты можешь предлагать мне такое? Ты же… ты же говорил, что ты любишь меня, что мы будем вместе!
Селим приблизился к ней, взял за плечи – она увидела его большие, полные слез глаза.
– Я тебе не врал. И не буду врать. Если ты отвезешь товар в Москву – ну ладно, хотя бы в Казань, – мы будем вместе, клянусь.
– А если нет?
– Я тебе не буду врать, Жанна, что ты можешь отказаться от этой работы. Отказаться нельзя. Здесь действуют серьезные люди, страшные люди. Ты думаешь, почему убили твоего отца?