— Извини, я не видел, — спокойно сказал Шурик.
Генка поморщился и резко вскинул плечи. Таких людей, как Шурка, он не понимал. Терпеть не мог он, когда кто-нибудь так легко во все стороны раскидывал свои «извините» и «простите». Ему всегда было мучительно неловко за такого человека. Сам Генка в жизни своей никогда не просил прощенья. Сколько раз бывало, что стоял он в учительской и завуч Анна Аркадьевна ждала от него всего четыре коротеньких слова: «Простите, больше не буду». Или даже всего одно слово: «Простите». Но он стоял и молчал, потому что легче было ему выдержать сто разных несчастий, чем выдавить это слово…
Генка смотрел на змея, плотно сжав губы. Глаза его сузились и колюче блестели.
— Запустим «Кондора»? — осторожно спросил Яшка.
— Еще чего! — не двигаясь, сказал Генка.
— Ген, давай, а? — запрыгал Илька. — Я сбегаю за ним.
Генка промолчал.
Илька перестал прыгать.
— Ну, а что делать? — спросил Шурик.
— Сбить.
…Они долго ничего не говорили. Сбить змея — это пиратское дело.
— Все-таки… мы же не голубятники, — нерешительно произнес Шурик.
— А я и не знал, что мы не голубятники, — сказал Генка, продолжая смотреть на змея.
Яшка молчал. У него были свои причины, чтобы молчать.
— Он ведь сам виноват, да, Гена? — заговорил Илька. — Ему сигналили, а он не отвечает. Конечно, надо сбить, наверно.
Шурик задумчиво почесал подбородок.
— Вообще, конечно… Раз он не отвечает…
— Как его достанешь? — глядя в сторону, пробормотал Яшка. — Высотища-то…
— А катапульта? — быстро вмешался Илька.
— Помолчи! — цыкнул Яшка.
— Илька правильно говорит, — заступился Генка.
— Так я и знал! — тихо и печально сказал Воробей. — А мне опять отдуваться, да?
Катапульту недавно отбили у голубятников. Вернее, не отбили, а увели из-под носа.
Это было грозное на вид оружие, слегка похожее на пушку. На колесах от водовозной тележки, с дощатым лафетом, с диванными пружинами и туго закрученными веревками. А вместо ствола торчал гибкий шест с примотанной на конце старой поварешкой. Голубятники полмесяца трудились над страшной машиной и похвалялись, что, когда ее доделают, ни один «конверт» не вернется на землю целым.
Доделать ее они сумели, а выполнить угрозу не смогли. В семь часов вечера пираты-голубятники спрятали катапульту в огороде у Сереги и Витьки Ковалевых. В девять она исчезла. Как это случилось, до сих пор остается тайной. Только Яшка Воробей знает, да Шурик, да Генка. И еще Володька Савин, капитан «Леонардо», и его дружок Игорь Кан, у которого «Пассат». Кроме того, пожалели малыша Ильку и под большим секретом рассказали эту историю ему. Услыхав этот рассказ, Илька даже стонать начал от хохота и, лежа в траве, так дрыгал ногами, будто ему сразу несколько человек щекотали живот холодными пальцами. А потом вдруг замолчал, сел и посмотрел на всех потемневшими глазами. И сказал, что это совсем предательское дело — так к нему относиться. Все всегда про всё знают, а ему не говорят. Все всегда делают интересные дела, а его не берут.
Если думают, что он маленький и ничего не может, тогда пусть сами бегают, если надо кого-нибудь куда-нибудь позвать, или что-нибудь узнать, или принести, или еще что-нибудь. А он бегать не обязан.
Ильку хотели успокоить, но он успокаиваться не стал, а поднялся с травы и пошел прочь.
Только он был не злой человек и скоро перестал обижаться. Да и неинтересно было ссориться, потому что на следующее утро начали испытывать катапульту и предложили Ильке дергать веревку.
Он хорошо дергал, но стреляла катапульта плохо. Не так, как полагалось. Кирпичные обломки летели из привязанной к шесту поварешки не вверх, а низко над землей. Первый врезался в Яшкино крыльцо и оставил на нем оранжевую вмятину. Второй пробил брешь в помидорных кустах. Третий со свистом ушел за забор, и все со страхом ждали, когда там что-нибудь зазвенит или загремит. Но было тихо.
Наконец пришел Шурик, обозвал всех непонятным словом «питекантропы» и занялся катапультой всерьез. Передвинул какую-то палку, покрутил сверху маленькое колесо от детского велосипеда, подумал, покрутил еще и сказал:
— Машина к эксперименту готова.
— Можно стрелять, что ли? — хмуро спросил Генка.
— Да.
Это был первый настоящий выстрел: камень ушел на такую высоту, что сделался как пылинка. Но это был самый несчастный выстрел, потому что камень вернулся. Он упал на старый курятник и пробил фанерную крышу. Кур там не было, но стояли стеклянные банки, которые Яшкина мать берегла для варенья. Уцелело три банки из одиннадцати.