Аркала многим обязан ему за устранение Корстика, в результате которого более молодой маг сделался главным чародеем Фираки, а значит, главным ее гражданином. Аркала был главой ФСК - Фиракийского Союза Кудесников - и Верховным Магом, что здесь приравнивалось к должности Верховного Магистра.
После непереносимо долгого ожидания Ганс проверил-таки решетку маленького окошка камеры, которая была сделана из толстых, не тронутых ржавчиной и хорошо укрепленных железных прутьев. И вот появился наконец Аркала в красивой, шитой серебром тунике и с нахмуренным челом.
Среднего роста и возрастом около тридцати пяти Аркала уже начал лысеть. Плешь образовалась в середине золотисто-рыжей шевелюры, отчего лоб чародея казался очень высоким. Волосы на голове были немного темнее висячих усов, которые были ухожены и подстрижены. Он был строен и тонок в кости, однако не слишком худ, каким он, вероятно, был еще лет десять назад. От Ганса не ускользнула прекрасная выделка ткани и великолепный цвет дорогой туники, которую Верховный Маг и Магистр Аркала надел поверх сизо-серых обтягивающих штанов и высоких черных сапог. Его длинный плащ с темно-красной каймой был черен, как рабочий костюм Ганса, но много дороже.
У Магистра магов Фираки не было при себе никакого оружия, даже маленького ножа. Лишь тонкий белый полуторафутовый хлыст, согнутый вдвое, был заткнут за свободный пояс из мягкой белой кожи. В поясе была проделана специальная петля для хлыста. Все это никак не напоминало оружие.
Большие глаза мага были ярко-синего цвета и смотрели прямо на Ганса, скорее даже внутрь его.
- Ганс! Что ты здесь делаешь?
- Кто-то подставил меня, - сказал Ганс, - но если ты сейчас скажешь "Все вы так говорите", я клянусь, что вернусь и буду преследовать тебя даже после того, как меня повесят.
Аркала не засмеялся, но и не казался оскорбленным.
- Я ничего подобного не думал и никогда не подумаю, если речь идет о тебе. Кроме того, в этом городе мы не вешаем убийц.
- Что ж, - сухо сказал Ганс, - это радует. А что вы с ними делаете?
- Сажать на кол перед храмом признано лучшим средством для устрашения убийц, - сказал Аркала. - Но, разумеется, это не имеет никакого отношения к тебе. Расскажи мне, что случилось.
Потрясенный грозящим наказанием, - но все же заметно приободрившийся, Ганс изложил свое дело, сопровождая рассказ тонкими намеками на то, что Аркала ему кое-чем обязан. Аркала сделал нетерпеливый жест.
- Я не правитель Фираки, Ганс, и не могу приказать освободить тебя. Однако я могу и буду настоятельно рекомендовать, чтобы Красные послали в тот дом Малисандиса.
Ганса это не слишком утешило.
- А кто такой Малисандис?
- Сыскная работа в городе, ээ.., управляемом магами, несколько отличается от принятой повсеместно, - сообщил ему маг. - Люди могут не оставить после себя следов или запахов, но они обязательно оставят после себя отпечатки, Ганс: отпечатки своей ауры. Малисандис - это маг, приписанный к городской страже. Здесь, в Фираке, многие преступления раскрываются с его помощью.., при условии, правда, что они не были совершены на открытом воздухе. Аура имеет свойство рассеиваться столь же быстро, как и запахи.
Ганс огорчился, когда услышал о предстоящем новом столкновении с колдовством. То, что колдовство призвано помочь ему, было хуже страха; это было унижение. Он выдавил из себя лишь один тихий звук:
- Ох.
Аркала улыбнулся. Он хорошо понимал нетерпение этого юноши.
- Ради тебя, Ганс, я прослежу, чтобы Малисандис немедленно отправился туда, где была убита несчастная женщина. Пожалуйста, наберись терпения, Ганс, - сказал он и осекся под убийственным взглядом молодого человека. Аркала сделал жест, похожий на просьбу.
- Пожалуйста, Ганс. Малисандис - это лучший маг.
- Я думал, что лучший маг - это ты.
- Я имею в виду, в своем деле. Аркала повернулся, чтобы уйти.
- Аркала, подожди. Мне нужно от тебя еще кое-что.., я голоден настолько, что проглотил бы храм! Маг обернулся и кивнул:
- Если сыр и хлеб подойдут, я велю прислать их тебе. Вопреки мнению многих Ганс был наделен некоторыми добродетелями. Однако он без колебаний присоединился бы к мнению тех, кто полагал, что терпения среди этих добродетелей не было. Получив совет спокойно дожидаться результатов работы судебного мага Фираки, он сидел в своей камере, изнывая от нетерпения. Синглас принес обед, и Ганс торопливо поел. Через некоторое время он встал и начал мерить камеру шагами. Мысли, словно неуловимые тени, бестолково толпились в его голове. Он думал, прикидывал, копался в себе, выбивал из закромов памяти мельчайшие детали. И при этом был вне себя от долгого ожидания.
Кто-то убил Джемизу и кто-то известил полицию.., зная, что Ганс придет туда и будет пойман предположительно с окровавленными руками. Кто-то.., черт, кто еще это мог быть как не Катамарка и Йоль. А если это Йоль, то все происшедшее не может быть делом исключительно его рук; он был человеком Катамарки.
Почему они ее убили?
Потому что она узнала что-то такое, чего они не могли позволить ей знать? Это могло быть что-то обличающее, что-то грозившее им разоблачением. Разоблачением со стороны кого? Красных? Стражей закона какого-то другого города? Может, Сумы? Разоблачением со стороны человека, с которым они заключили сделку; например, со стороны Ганса?
"Меня? А что я такого мог.., ох!"
А может, то, что она узнала, если, конечно, она и впрямь что-то узнала, ставило под угрозу не их безопасность, но их деловое соглашение с вором Шедоуспаном. Что-то, что могло разъярить или оскорбить его, побудить его расторгнуть это соглашение. Это могло дорого обойтись им, и они, вероятно, постарались не допустить подобного исхода.., не зная, разумеется, что соглашение уже расторгнуто, и расторгнуто в ту минуту, когда он понял, что его провели. Задолго до того, как он нашел кольца (точнее говоря, задолго до того, как Глаз привел его к ним), Шедоуспан решил, что последним человеком в мире, которому он отдаст колдовские кольца, будет Катамарка.
Возможно, это и было объяснением трагедии, а возможно, и нет. Быть может, они были преступниками, заурядными и незатейливыми, промышляющими всякого рода безобразиями и здесь, и в других городах, и Джемизе каким-то образом стало это известно, а она была настолько простодушна, что открылась перед ними...