— Много вы знаете об этом Кандагари? — спросил я.
— Я понимаю, почему ты спрашиваешь, Саша, — после недолгой паузы сказал мулла. — Понимаю, что ты и твой командир хотите найти этого человека.
— Хотим, — кивнул я. — Но это не допрос, уважаемый мулла. На ответе я не настаиваю.
Старик снова замолчал. Он опустил взгляд на книгу, которую держал на коленях. Принялся поглаживать рельефную обложку большим пальцем.
— Я знаю о Кандагари не много. Знаю только, что он жил под покровительством Сафан-Хана, одного из наших старейшин. У его двоюродного племянника. И теперь исчез.
— А погибшие в пожаре, те, кто на нас напали?
— Большинство из них, — с какой-то горечью в голосе продолжил мулла, — местные жители.
— Удалось узнать, кто ещё причастен к попытке взорвать бомбу на площади?
— Это будет сложно, — вздохнул мулла. — Я знаю почти всех жителей Айваджа. И днём они предстают перед моим взором хорошими, богобоязненными людьми. Но что бывает в их помыслах ночью, известно одному только Аллаху. В нашем кишлаке и раньше к советскому контингенту относились неоднозначно. Но после того, как Муаллим-и-Дин начал читать здесь свои проповеди, настроение по отношению к шурави поползло в сторону ненависти.
— Но он читал проповеди у вас перед глазами, — покачал я головой. — Более того, он раздавал оружие и вербовал детей.
— И это большое горе, — тяжело вздохнул мулла, — которое, увы, мне не удалось предотвратить. Не все старейшины нашей джирги хотят наладить отношения с советами. Двое из них достаточно мудры, чтобы осознать, что дружба всегда лучше войны. Двое в своей мудрости пришли к сомнениям. И долго колебались, пока не случился пожар. Теперь они увидели храбрость советских солдат и офицеров. Увидели их добрые намерения через дело. А вот ещё двое…
— Они хотят войны, — догадался я.
— Хотят, — кивнул мулла. — И этот раскол среди старейшин — большое горе для Айваджа. И Муаллим-и-Дин пришёл сюда под их покровительством.
— И они допускают разжигание войны и раздачу оружия местным жителям? — вопросительно приподнял я бровь.
— Их легко понять, — вздохнул мулла. — Сафан-Хан и Рахматулла-Хафиз потеряли сыновей под Салангом. Потеряли их в войне с советскими солдатами. Их сердца поддались ненависти. И эта ненависть неумолима. Она затмила их разум.
Старик погладил длинную, серую от седины бороду. С сожалением покивал.
— В сложные времена такой раскол может погубить весь наш кишлак. И единственное, что я мог сделать, — это пытаться уговорами удерживать Сафан-Хана и Рахматуллу-Хафиза от страшной ошибки. Когда Муаллим-и-Дин начал читать свои проповеди у мечети, я запретил ему это делать. Тогда он стал проповедовать на базаре. А потом и вовсе принялся раздавать людям оружие. Нашему недовольству не было предела, но сердца многих жителей Айваджа были на стороне старейшин, решительно поддерживавших войну. Тут можно было надеяться лишь на помощь извне. Потому, собственно говоря, вы и ваш агитационный отряд и здесь, Александр. Я дал разрешение капитану Миронову посетить Айвадж.
Я подался к мулле, заглянул ему в глаза.
— Скажите, хаджи, а много ли вы знаете об этом Муаллим-и-Дине?
Внезапно за моей спиной раздался голос. Несколько слов на дари прозвучали внезапно и даже инородно. Грубо прервали нашу с муллой беседу.
Я обернулся.
Передо мной стоял мужчина. Это был крепкий и коренастый, сутуловатый афганец, одетый в простую рубаху и тюбетейку. С одинаковым успехом ему можно было дать и сорок, и пятьдесят лет. У мужчины было обветренное, смуглое и грубое лицо, глубокие заломы морщин вокруг рта и на лбу. Глаза, умные, пронзительные были тёмно-карими. Несколько мгновений они смотрели на меня очень мрачно. Но потом почти сразу смягчились.
Мужчина носил короткую, аккуратно подстриженную бороду с частыми и яркими нитями седины, вплетёнными в неё с годами жизни.
Мулла перебросился с мужчиной несколькими словами. В них чувствовалась сдержанная строгость.
— Извини моего друга, Саша, — сказал мулла. — Это Харим ибн Гуль-Мохаммад, сын старейшины Гуль-Мохаммада. Он был солдатом когда-то. Служил сержантом в афганской армии ещё до революции. Потом перебрался домой, в Айвадж.
Мулла строго посмотрел на Харима. Под его взглядом тот внешне вежливо поклонился. Что-то проговорил мне.
— Харим не говорит на русском языке, — пояснил мулла. — Но он извиняется, что вмешался в наш разговор. У него ко мне какое-то дело.
Я ещё раз украдкой осмотрел мужчину. Солдатская выправка сразу бросилась в глаза. Но я заметил ещё кое-что, то, что заставило меня насторожиться.