Промчавшись вдоль дувала, завернул вслед за лазутчиком на узкую улочку кишлака.
Шпион бежал вдоль заборов и домов. Несся быстро, я только и мог слышать шлепки босых ног по утоптанной земляной дороге.
И все же отступать я не собирался.
Ночь была лунной. Под ее тусклым, рассеянным светом дома и дувалы, что стояли слева, погрузились в черную, густую тень. Правая часть улицы оказалась светлее.
Лазутчик двигался в тени.
Я не мог рассмотреть его полностью, но тень показалась мне низкорослой. Не сбавляя скорости бега, я сразу сообразил — это был подросток или, может быть, женщина.
Лазутчик двигался в полнейшей темноте. Но делал это уверенно, да и темпа не думал сбавлять. Значит, он очень хорошо знает местность.
Поймать такого будет непросто.
И последнее — он бежал не к площади в центре кишлака, где можно было укрыться, пусть на это понадобилось бы больше времени. Шпион несся вниз по улице, к южному выходу из кишлака. К старым трущобам, что развернулись там. Он надеялся найти укрытие быстро и сразу оторваться от преследователя. Умный малый.
Мы пробежали еще несколько десятков метров, прежде чем шпион нырнул в первый попавшийся проход между дворами.
Можно было бы побежать за ним. Но я знал — в прямой погоне, да еще и на местности, которую этот человек сто процентов знает лучше, чем я, шансов не много.
И все же мысли, как мне перехватить шпиона, у меня уже были.
Я бывал не в одном и не в двух кишлаках. Несомненно, каждый из них отличается от других. И все же такие поселения подчиняются одним и тем же правилам расстройки, проистекавшим, как ни странно, из обычной хаотичности. Каждый строил где хотел и как мог.
И нередко такое положение дел приводило к тому, что переулки в кишлаках, особенно тупиковые, имели две-три основные «артерии», ведущие к одному и тому же месту.
На это и был расчет.
Когда мальчик завернул, я пробежал еще двадцать-тридцать метров.
Ветер шумел в ушах. Собаки, переполошенные нашей погоней, залаяли чуть не по всему району.
Когда я решил, что пора, свернул налево, в соседний переулок, ведущий, по моему мнению, ровно туда, куда двинулся и неизвестный.
Конечно, наряду с расчетом, была тут и доля удачи. В равной степени приходилось рассчитывать и на нее. Ну это ничего. Удача любит смелых.
Переулок, в который направился я, оказался несколько длиннее того, куда спрятался лазутчик. К счастью, я понял это, когда еще было не слишком поздно.
Я замедлил шаг. Прислушался. Потом метнулся к ближайшему дувалу. Замер за ним, у самого угла крохотного «опендикса», что вел в соседний переулок.
Потом я затих, стараясь не издавать ни звука. Когда я услышал едва уловимые, робкие шаги шпиона, то понял — он все еще движется по своему переулку. Лазутчик, видимо, уже был уверен, что оторвался от меня. Это хорошо.
Несколько мгновений мне потребовалось, чтобы решить, как действовать дальше.
Я вышел из своего укрытия и отправился дальше по моему переулку. Зная, что неизвестный будет тихо красться, я ускорил шаг, надеясь обогнать его. А одновременно с этим — найти подходящее место для перехвата.
В лунном свете я увидел арку, протянувшуюся между угловым домом и дувалом, отделявшим другую, идущую перпендикулярно улицу. Тогда я, не думая ни секунды, зашел под эту арку.
Как я и ожидал, арка оказалась входом в широкий, полный какого-то хлама и битой глиняной посуды двор. Было тут большое деревянное строение, прильнувшее к высокому дувалу. К двери этого странного дома вела высокая деревянная лестница.
С правой от меня двор ограждал деревянный же забор. Я быстро подошел к нему. Прислушался. А потом заглянул в щель между старыми гниловатыми досками.
Невысокая тень медленно и тихо пробиралась по проулку вдоль заборчиков и дувал. Человек, пригибаясь, оглядывался. Иногда замирал, прислушиваясь. Иногда немного ускорял шаг. Но не было сомнений — он двигался прямо сюда, в этот глухой двор, где, по всей видимости, и намеревался скрыться.
Я решил укрыться в тенях, под аркой. Когда притих там и украдкой выглянул, увидел, как некто перебирается во двор через деревянный забор.
Лазутчик спрыгнул, шлепнув ступнями босых ног об утоптанную землю. Потом осмотрелся. Медленно и тихо он направился к лестнице.
Тогда я вышел из своего укрытия. Покрался за ним.
«Это ребенок», — подумал я, когда смог наконец рассмотреть его поближе.
Пусть я и видел его со спины, но сомнений у меня не осталось.
Мальчик был невысокого роста, а еще тощим. Не по-детски стройным, какими бывают советские мальчишки, а именно тощим. Его болезненная худоба, ставшая результатом недоедания и тяжелой работы, бросалась в глаза.