Волков, с глубокомысленным выражением лица, молчал. Стоял над нами и следил за процессом допроса.
— Псиной меня обозвал, — ответил Муха. — Ну ниче. Дай-ка мне пистолет, Селихов. Сейчас я им ему в рожу ткну и посмотрим, как он потом заговорит…
Я понимал — Муха на взводе после перепалки с Бледновым.
Несмотря на то, что я смог встряхнуть старшего лейтенанта после происшествия в чайхане, тот случай, а еще неудачно окончившееся задание по слежке за проповедником, несколько изменили поведение командира.
Он стал злее, не таким внимательным и сдержанным, как раньше. Подходил к каждому делу с какой-то необоснованной злобой. Сразу было ясно — сейчас, в таком стрессе, ему сложно держать себя в руках. Хотя он и старался, но для нашего дела одних только стараний было мало. Даже слишком мало.
— Погодим пока с пистолетом, — сказал я, убирая наган в карман. — Я поговорю с ним сам. А вы переводите.
— И что ты ему скажешь? — нахмурился Муха. — Он тебя так же, как меня, псиной назовет и вся недолга. Давай-ка я лучше приставлю к его тыкве ствол. И посмотрим, как он тогда запоет.
— Он не станет говорить, — возразил я, всматриваясь в лицо духа.
— Это еще почему?
— Потому что он не боится ни смерти, ни тем более побоев. По крайней мере от нашей руки.
— Мы можем попробовать… — мрачно заявил Муха.
— Это будет в бестолку. А я не привык тратить время на бессмысленные вещи. Переводите, товарищ старший лейтенант, — настоял я.
Муха уставился сначала на меня, потом на душмана. Раздраженно засопел.
— Хорошо. Давай, Селихов.
Тогда я начал:
— Спросите, — сказал я. — Знает ли он, что такое груз двести?
Муха удивился.
— Это зачем еще?
— Спросите спросите.
Муха спросил. Душман, видимо, удивленный вопросом, ответил.
— Он сказал, что знает, — ответил Муха кисловато. — Знает, что так называют убитых ими шурави.
— А как бы он назвал душманов, сгоревших в том пожаре, а?
Муха спросил. На лице языка отразилось определенное недоумение. Он нахмурился. А потом как-то странно, полувопросительно ответил.
— Он говорит, — перевел Муха, — что называет их мучениками. Мучениками, погибшими во имя джихада.
— Чтобы мученик стал мучеником, его должны знать, — сказал я. — А тех, кто погиб в огне, даже не смогли опознать. Они не мученики. Они просто трупы, которые навсегда останутся в безвестности. Которые просто погибли. Погибли впустую и никак не смогли помочь джихаду. Передайте ему, что он погибнет так же.
Муха, видимо, не совсем понимая, что я имею в виду, секунду посмотрел на меня с недоумением. Потом все же заговорил.
— Переводите максимально точно, — заметил я. — Он должен уловить смысл.
— Перевожу-перевожу… — украдкой вздохнул Муха.
Когда он закончил, душман подался вперед. Горделиво приподняв подбородок, что-то спросил.
— Он спрашивает, что это ты его убьешь, что ли?
— Скажите, что его убьет Кандагари.
— Кандагари ту ро хўжахад кушад, — сказал Муха.
Душман помрачнел. И ничего не ответил. Только уставился на меня волком.
— Переводите дальше, — сказал я старлею. Потом обратился к душману: — ты готов принять смерть от неверных. По твоему мнению это будет хорошая смерть. Смерть моджахеддина. Но гибель от рук собственного же командира — это гибель предателя. А для Кандагари сейчас ты никто иной, как предатель.
Муха переводил. И по мере того, как он, немного запинаясь, передавал душману мои слова, тот мрачнел все больше и больше. Взгляд его становился все злее и начал походить на взгляд затравленного зверя.
— И ты сам это прекрасно понимаешь, — продолжил я. — Для него ты — это предатель. Предатель просто потому, что позволил нам себя схватить. А значит, он и убьет тебя, как предателя — просто отрежет голову, словно животному.
Муха закончил перевод. Душман все еще молчал. Дух дышал тяжело. Он вновь занервничал еще в тот момент, когда мы притащили его в эту старую мельницу. Но теперь дыхание его стало глубже и слегка участилось. А еще он думал. Думал быстро и судорожно. Даже показал нам свои нездоровые зубы в неприятной, мерзкой гримасе.
Наконец, душман ответил.
— Он спрашивает, — сказал Муха, — почему нас волнует, как он умрет?
— Скажите, его самого должно волновать, как он умрет. А мы дадим ему выбор.
Муха нахмурился. Хотел что-то сказать, но я его перебил:
— Переводите.
На лице старлея отразилась некоторая растерянность. И все же он принялся переводить. Потом передал мне слова душмана.
Тот, к слову, угрюмо уставился на меня. Даже не отрывал взгляда. И все же, в этом взгляде, я заметил кое-что, чего раньше там не читалось. Я заметил страх. А еще — надежду.