Я, вооружённый автоматом, выдвинулся первым. Максимально бесшумно направился к первому попавшемуся укрытию — суховатому, высотой в половину человеческого роста бурьяну.
Муха, тем временем, прикрывал меня с порога, внимательно контролируя обстановку.
Было тихо. Здесь, вокруг мельницы, воцарилась такая знакомая тишина, которая бывает, когда только что закончился стрелковый бой, но стороны всё ещё остаются начеку, в любой момент готовые к обороне.
Вот только сейчас, по моим ощущениям, обороняться нам было не от кого.
Шакал больше не выл где-то вдали. А вот сверчки уже возобновили свои беззаботные трели.
Мы с Мухой двигались молча. Аккуратно перебирались от укрытия к укрытию, постоянно прикрывая друг друга. Таким образом мы преодолели где-то пятьдесят метров и наконец добрались до тел душманов.
Их было трое. Все они лежали за большой кучей битых кирпичей, что находилась в некотором отдалении от дувала, за пределами двора мельницы.
— Они что? Друг друга постреляли? — спросил Муха тихо.
— Как видишь, — я присел у одного тела. Проверил пульс.
Это был мужчина лет сорока. В его груди чернела огнестрельная рана. Душманы перевязали его, но, по всей видимости, дух схлопотал коллапс лёгкого и просто захлебнулся собственной кровью.
Следующим оказался боевик с перерезанным горлом. Он лежал несколько ближе к куче кирпича. Просто валялся на спине, словно брошенная кукла. Словно солдатик, которого оставила на полу небрежная рука ребёнка. Его лицо замерло в спокойном выражении. На горле я заметил глубокий разрез. Его убили ножом.
— Этот тоже готовый, — сказал я, пересаживаясь на второе колено.
Муха ответил не сразу. Он прислушался к спокойному ветру, гулявшему по холму. Ветер этот, ещё недавно казавшийся неприятно тёплым, посвежел. Приятно обдувал лицо и шею.
— Там ещё один, — позвал я Муху.
Мы аккуратно и тихо обыскали трупы. Не найдя ничего особенного, прошли ещё несколько метров к другому телу, которое я заметил. Оно лежало немного ниже по холму, на низком, но густом ковре из трав, которым порос склон.
Душман оказался худоватым, но высоким. Я сразу обратил внимание на лицо — тёмное, костлявое, оно было обращено к небу. Труп лежал на спине. Лицо врага застыло в странной гримасе — некой смеси удивления и бессильной злобы. Его рот остался открытым и искривлённым. Единственный глаз смотрел в небо.
— Одноглазый, — опустился рядом с ним Муха.
— Кандагари, — сказал я. — Про него упомянул Джамиль в своей чайхане. С ним же говорили духи, когда мы сидели в сарае.
— Спекся, голубчик… — ехидно прыснул Муха. — Он, видать, их вёл.
Муха задумался. Ещё раз осмотрел тело.
— Интересное кино получается, — сказал он. — А чего это они стали друг друга стрелять? Чего не поделили?
— Возможно, у него были разногласия с командиром, — сказал я, осматривая три отчётливых раны на торсе духа.
Они перечертили его тело от паха до левого плеча.
— Душмаешь, есть ещё кто-то? — насторожился Муха. — Думаешь, не он с нами разговаривал?
Внезапно ещё ниже по холму, у небольшого, скрюченного дерева старой абрикосы, мы услышали хруст сухой травы.
— Ну его же кто-то убил, — сказал я задумчиво. — Пойдём. Только аккуратно и тихо.
Мы вскинули автоматы, торопливо, заходя с обеих сторон от дерева, принялись приближаться к месту, откуда исходил странный звук.
Когда я первым заглянул за дерево, то увидел его. Крупный, крепкий душман стоял на ослабевших ногах и опирался о дерево плечом. В руке он держал низко опущенный пистолет. Второй — зажимал рану внизу живота.
— Стой! — крикнул я, вскидывая автомат.
За спиной душмана появился Муха. Он, не сводя мушки с врага, медленно обошёл его полукругом и застыл слева от духа.
Душман еле держался на ногах. Тяжело, хрипло дышал. Я заметил, как левая штанина его шаровар до колена пропиталась кровью. Прилипла к бедру.
Дух на нас почти никак не отреагировал. Он только поднял полноватое лицо. Когда его осветила луна, я узнал этого человека.
Муха крикнул духу что-то на дари, но тот даже не дрогнул. Он просто уставился на меня своими блестящими в лунном свете глазами.
— Харим, — не удивился я.
— Ты знаешь эту падлюку? — прохладно спросил Муха.
— Встречался с ним у мечети, когда ходил к Мулле. Он представился сыном одного из старейшин. А ещё — мирным хлеборобом.
Муха сплюнул.
— Хлебороб, мля. По нему сразу видать, какой он хлебороб.
Внезапно Харим что-то проговорил. Голос его хоть был хриплым и слабым, но в тоне всё ещё чувствовалась твёрдость. Отстранённая, отчаянная твёрдость человека, который уже смирился с судьбой.