Гуль-Мухаммад был стар. Навскидку, я бы дал ему не меньше семидесяти пяти лет. Это был невысокий, сутуловатый и сухощавый старичок.
Он передвигался с трудом. Опирался на массивный резной посох орехового дерева, и тем не менее шел на своих ногах. Пусть и каждое движение давалось ему с явным трудом. Я бы даже сказал — с борьбой с собственным ветхим телом.
У Гуль-Мухаммада было по-настоящему древнее лицо. Темное, иссеченное глубокими, словно ущелья, морщинами, оно напоминало лик старой, каменистой скалы. Скалы стойкой, но из века в век терзаемой могучими афганскими ветрами.
Старик носил короткие волосы и длинную, густую бороду, заплетенную в две аккуратные и свободные косы. И борода, и волосы были не просто седыми. Они были белыми, словно снег.
Одевался старик скромно: он носил не новый, но чистый перхан-тумбан из добротной хлопчатобумажной ткани, а плечи покрывал старой, чуть вылинявшей шерстяной патой.
Когда старейшина поздоровался и спросил у нас разрешения сесть на высокий табурет, капитан Миронов сообщил ему новость о смерти его сына.
Старейшина молчал долго. Он казался недвижимым, словно статуя. Только сжатые на посохе, узловатые пальцы да часто смыкающиеся и размыкающиеся губы выдавали в нем существо, способное двигаться.
— Где его тело? — сказал он на русском языке, но с характерным акцентом.
— Мы… — Миронов замялся, — он во дворе.
Муха, в присутствии старика, кажется, смутился, когда речь зашла о Хариме. Он странно пошевелился и потупил взгляд.
Услышав это, Гуль-Мухаммад обратился к своему внуку — молодому мужчине, почти юноше, что скромно ждал у закрытой двери. Старейшина сказал ему несколько слов, и тот, вежливо поклонившись, вышел из комнаты для гостей.
— Как он умер? — спросил старейшина тихо.
Мулла, что стоял недалеко от сидящего на скамье Гуль-Мухаммада, вдруг принялся тихо, но немного нараспев бормотать себе под нос какие-то молитвы, то и дело поднимая к небу глаза.
Когда мы встретились с муллой Абдул-Рахимом у мечети, он вел себя с нами очень боязливо. Даже отстраненно. Мулла будто боялся смотреть нам в глаза. Отвечал Миронову односложно и уклончиво.
Когда прозвучал вопрос старейшины, мы с Мухой переглянулись. Я видел — старлей колеблется, а потому первым шагнул вперед.
— Он возглавлял отряд душманов, который окружил нас в мельнице во время выполнения нашей боевой задачи. Завязался бой, а когда душманы поняли, что проигрывают — в их рядах началась междоусобица. Рахима смертельно ранили ножом в живот. Он умер на наших с товарищем старшим лейтенантом глазах. И успел попросить, чтобы мы принесли тела его и его людей в кишлак.
Гуль-Мухаммад слушал, даже и не думая смотреть на кого-либо из нас. Взгляд его, казалось, померк уже давно. Создавалось впечатление, что он как-то почувствовал, какие вести ждут его утром.
— Кто его убил? — спросил старейшина тихо.
— Некий Мухаммад Кандагари. Одноглазый душман, — сказал я. — Он возглавлял группу душманов-лазутчиков в кишлаке. И был одним из организаторов несостоявшегося взрыва на площади.
В комнате повисла тишина. Правда, продолжалась она недолго. Всё потому, что капитан Миронов прочистил горло, тоже выступил вперед.
Он держался чуть ли не по стойке смирно перед стариком. Потом с искренней, но несколько преувеличенной скорбью в голосе сказал:
— От лица советского командования примите мои соболезнования, уважаемый Гуль-Мухаммад. Гибель вашего сына — это потеря для всех.
Старик не поднял на него взгляда. Только устало и тяжело покивал.
— Благодарю вас, товарищ капитан, — сказал он хрипловато.
Миронов несколько смущенно засопел. Поправил фуражку и вернулся на свое место.
— Как твое имя, молодой шурави? — вдруг обратился ко мне Гуль-Мухаммад.
— Александр.
— Скажи мне, старший сержант Александр Селихов, за что сражался мой сын в свои последние минуты? К чему обращался его дух перед смертью?
— Он сожалел, — не повел я и бровью. — Сожалел о том, что искал честь не в тех делах. И о том, что умер не как воин, а как обманутый человек.
Только сейчас Гуль-Мухаммад поднял на меня взгляд.
— Это его слова?
— Да. Его.
Старик горько вздохнул.
— Я отправлял его в медресе учить Коран, чтобы он нашел путь к миру. А он нашел только путь к войне. Я не доучил его. А может быть — переучил.
Старик сжал губы. Добавил:
— То, что произошло сегодня ночью, — моя вина.
— Это вина людей, что, позабыв о совести, гоняются за призраками, — не согласился я. — За призраками власти, призраками силы. Призраками мнимой свободы, навязанными им извне. Но точно не ваша.