Внутри машины было шумно. Тут царил полумрак. Рычали двигатели БТРа. Рык этот хоть и был привычным, но все же казался осязаемым, будто еще один, лишний пассажир: кузов вибрировал и скрипел. Когда машина преодолевала неровности, низко подвывала напрягающаяся броня. Грохотали сиденья.
Несмотря на то что верхние люки машины мы открыли, внутри все равно было душно. Пахло машинным маслом и соляркой. Потом, сырым металлом и пылью. К этому запаху примешивался еще один — нескончаемый душок табака. Это Махоркин закуривал одну за одной.
Усталый Волков сидел на почти пустом ряду сидений. Повесив голову, рассматривал, как среди мусора и пыли на полу по дрожащему корпусу пляшет какая-то гайка.
Муха сидел через место от меня. Пытался выйти на связь с «Ландышем», чтобы предупредить о нашем прибытии и осведомиться, как у них обстановка.
— Ветер два, как слышно? Говорит «Ветер один». Ответьте, — звал он, приложив гарнитуру к уху. — Повторяю: «Ветер два», ответьте.
— Нет связи? — спросил я громко.
Муха оторвался от наушника. Глянул на меня и покачал головой.
— Лоботрясы! Видать, снова Кулябов забыл аккумулятор зарядить, чтоб его! Кот из дома — мыши в пляс! Как обычно, мля!
— А мож, мы не в радиусе? — спросил Волков, оторвав взгляд от гайки. — Мож еще не въехали?
Муха выдохнул. Глянул на часы.
— Мож и не въехали, — заключил он. — Лады. Чуть попозже еще попробую их вызвать.
Некоторое время ехали молча.
Пусть события в Айвадже и пошли не по плану, но все же я чувствовал удовлетворение от того, как мы провели это дело. Это спокойное, немного усталое удовлетворение походило на то, какое бывает, когда своими руками закончишь тяжелую физическую работу. А потом спокойно, умиротворенно рассматриваешь плоды своих трудов.
Казалось, даже у Мухи, несмотря на всю усталость, приподнялось настроение. Как минимум, выражение его лица перестало быть угрюмым и мрачным. Хотя и все еще оставалось суровым.
Волков же, по всей видимости, просто устал. Сейчас, казалось, у него не было сил даже на то, чтобы просто вести праздные диалоги ни о чем.
Внезапно нас всех дернуло, когда машина застыла на месте.
Сквозь гул моторов я слышал, как громким матом ругается Махоркин, сидя в кабине.
— Что там такое⁈ — подорвался Муха со своего места.
Командир, пригнувшись, прошел к месту механика-водителя. Заговорил о чем-то с Махоркиным.
— Ну что там? — спросил я, когда Муха обернулся.
— Пастух! Овец перегоняет! — крикнул сквозь гул двигателя старлей.
Я аккуратно полез наверх, выглянул сквозь люк в крыше.
Большое стадо овец медленно пересекало белую, как мел, дорогу. Оно напомнило живую реку мохнатой, бесконечно бекающей и мекающей скотины. Тут и там среди серых пышных спин животных я видел сидящих, вываливших языки могучих алабаев. Собак было две. Псы направляли животных, внешне вяло наблюдали за тем, как те начали перебираться через дорогу.
Но стоило хоть одной овце отбиться, как какой-нибудь из алабаев подскакивал и, расталкивая широкой грудью отару, прыжками спешил к отбившемуся животному. Гавкал, слегка кусал, чтобы овца вернулась на место.
Пастуха я заметил почти сразу. Это был маленький, скрюченный, словно сморчок, старик, сидевший на камне и покуривавший трубку. Казалось, его совершенно не интересовало ни собственное стадо, ни бронемашина, рычавшая на дороге на холостом ходу.
Спустя минуту на броню выбрались и остальные. Муха задумчиво сел у башенки. Волков, выпрямившись во весь рост, сделал руки козырьком от солнца, щурясь, наблюдал за отарой.
Махоркин показал голову из люка мехвода. Глебов грузно выбрался по пояс. Держась за обшивку, уставился на старика.
Махоркин обернулся к Мухе и что-то ему проговорил.
— А⁈ — отозвался старлей.
Мехвод повторил.
— Ничерта не слышу! Глуши! Глуши, говорю!
Когда Махоркин заглушил двигатели, то снова обернулся и сказал:
— Говорю, стадо ничего себе, товарищ старший лейтенант! Я такого еще не видал!
Муха сухо сплюнул.
— Я думал, ты по делу! А про стадо я и сам вижу, что большое!
Махоркин скуксился. Виновато, по ноздри, спрятался в люке.
— Так а че делать-то будем, товарищ командир? — спросил Волков, глянув на Муху.
— Да что-что? Ждать. Щас пройдут, и поедем.
Ждать пришлось немало. Старик, казалось, и не собирался подгонять овец. Он лишь докурил, постукал трубкой о камень и взялся за кисет, чтобы забить ее заново.
— А отара ничего себе, — снова заговорил Махоркин. — Овец у него то — густо.