— Была бы поменьше — быстрей бы прошли, — заметил Глебов кисловато.
— Да я не о том. Товарищ старший лейтенант! — Махоркин оглянулся, — а вы как? Шашлык из баранины любите?
Я хмыкнул, но ничего не сказал.
— А кто ж его не любит? — сказал Муха, мрачновато наблюдая за тем, как стадо перетекает с одной стороны дороги на другую.
— А сальцо жареное? А курдючное?
— Махоркин, — Муха вздохнул. — Ты чего душу мне бередишь, а?
— Да я предложить хотел, — громко сказал Махоркин, но вдруг заговорщически оглянулся и сильнее выглянул из люка, чуть не по самые плечи, потянулся к Мухе, — товарищ старший лейтенант. У этого овец вон сколько. Мож, он одной и не заметит? А парни бы обрадовались шашлыку. Представляете ихние рожи, когда мы к ним с овцой заявимся?
Муха нахмурился.
— Ты че, Махоркин, овцу у него предлагаешь украсть?
Махоркин замялся.
— Ну… Ну почему же сразу украсть? Реквизировать… На нужды, так сказать, советской армии. У него их вон сколько! Неужели ж он одной пожалеет для советских солдат? Мы ж тут не хухры-мухры. Мы ж тут интернациональный долг выполняем!
Муха поджал губы.
Глебов осуждающе посмотрел на Махоркина, и тот в ответ глянул на него и спросил:
— Ну чего?
— Воровать у местных жителей — это не дело, — низковатым голосом протянул Глебов.
— Да че ему? Одной овцы жалко? Он же, пади, с Айваджа! — попытался оправдаться Махоркин. — А мы им вон какое дело помогли сделать! Душманов повыгоняли с ихнего села! И че? Даже самой маленькой овцы не заслужили?
— Воровать — да. Не дело, — сказал Муха. — Но идея с шашлыком мне нравится. Вы как, мужики?
Старлей обернулся к нам.
— Да я бы… — Взгляд Волкова запрыгал по окружающим. — Да я бы не отказался от нормального мяса. А то эта тушенка уже вот где…
Муха глянул на меня, но я просто молча пожал плечами.
— Так, лады, — Муха хлопнул по коленям и встал. — У кого что есть? Зубной порошок, мыло, сахар? Если уж хотите мясо лопать, расчехляйте НЗ.
Бойцы быстро засуетились.
В результате вот какой нехитрый выкуп нам удалось собрать: три куска темно-красного «Банного» мыла, грамм триста кускового сахара, полкило соли, не очень новый, но все еще острый складной нож, старая брезентовая плащ-палатка, которую Волков отыскал в БТР, армейский стальной котелок, небольшой рулон медицинского бинта и баночку йода. Я от себя добавил перевязочный пакет и пару пластинок анальгина.
А вот у Махоркина — главного инициатора бартерного обмена, в НЗ нашлось не так уж много добра. И тем не менее он, скрепя сердце, выдал нам три пачки «Беломорканала».
Все это добро Муха упаковал в плащ-палатку.
Пока собирался выкуп, я поглядывал на старика. Он, кажется, заинтересовался нашей активной деятельностью на броне БТРа. Если раньше пастух казался совершенно равнодушным ко всему, что творится вокруг, то теперь с интересом наблюдал за тем, как собирается «плата» за овцу.
— Так, ладно, — Муха спрыгнул с БТР. Глебов протянул ему автомат и полную добра плащ-палатку. — Щас вернусь.
Я поднялся. Отряхнул галифе от дорожной пыли. Повесил через плечо свой АК.
— Давай с тобой схожу.
Муха пожал плечами.
Когда я спрыгнул с брони, мы вместе потопали к пастуху. Потом стали пробираться сквозь плотную отару, высоко поднимая ноги. Муха, таща плащ-палатку на спине мешком, чертыхался и ругался себе под нос матом, пиная очередную овцу.
Я заметил, как пристально следят за нами алабаи. Псы казались совершенно безмятежными. Даже ленивыми. Один лежал у границы пути стада. Он вывалил язык и быстро дышал, даже не поворачивал морду в нашу сторону. Лишь иногда одетый в черно-белую шкуру зверь едва заметно водил купированным ухом, прислушиваясь к нашим шагам.
Второй — еще более крупный, пегой масти пес, сидел прямо посреди стада. Он облизывался и не сводил с нас взгляда. Обращал свою массивную морду вслед за нашим с Мухой движением.
Когда мы приблизились к пастуху, тот даже не пошевелился. Он так и продолжал сидеть на своем плоском камне, свесив ноги в мягких кожаных сапогах. Курил, отправляя к небу сладковатый, душистый табачный дым.
Старик показался мне еще более древним, чем даже отец погибшего Харима. Он был невысок и сгорблен. Лицо его напомнило мне желтое, сморщившееся от времени яблоко. Глаза оказались маленькими и темными. А еще они смотрели на нас с некоторой долей ехидства и, я бы даже сказал, какого-то превосходства.
Губы его, узкие и обветренные, то ли постоянно ухмылялись, то ли казались насмешливыми из-за многочисленных морщин вокруг них.
Пастух носил потрепанную, штопаную-перештопаную чапану и свободной рукой поглаживал густую не по годам бороду.