— И всё ж… — Он снова не закончил. И тут же перепрыгнул на другую тему: — Слыхал я, как вам туго было в том кишлаке. Уже все во взводе знают, как вы на душманов нарвались и чуть было не сгорели в сарае. Слыхал, как в мельнице вчетвером с двумя пистолетами против девятерых стояли.
Бычка поджал губы. Опустил взгляд.
— И Волков говорил, что у тебя страху ни в одном глазу. Что холодный ты всегда был, как айсберг. Что будто бы даже и не боялся вовсе.
— Бояться — это нормально, — сказал я, — главное, поддаёшься ты страху или нет.
— И как у тебя это получается? — нахмурился Бычка. — Я вот, ей-богу, когда мы с тобой в тех туннелях душманов на пулемёт заманивали, думал, у меня от дрожи поджилки порвутся.
— И всё равно ты стрелял. Нажал на спуск, когда надо было.
— Нажал. А как было не нажать? — удивился Бычка.
— Ну вот. А как мне было тогда в сарае не выбраться? А как было на мельнице с оружием в руках не защищаться? Оно всё одно и то же, Саша, — сказал я. — Только и остаётся, что страху не поддаваться. Я тогда не поддался. И ты в колодцах — тоже.
Бычка погрустнел. Нахмурился.
— Я когда пацана хлопнул, у меня от страха дыхание спёрло. Пулемёт из рук вывалился… Так было страшно…
— Раз страшно, — продолжил я, — два страшно. А потом со временем учишься на страх не обращать внимания.
— Тогда был другой страх, — возразил Бычка.
— Всё одно и то же — боишься ли ты бабайки в семь лет или вражеской гранаты в восемнадцать. У страха этого одна и та же природа. И с каждым разом он давит всё меньше и меньше.
— Тебя, видать, — Бычка ухмыльнулся, — всё детство так шугали, что сейчас ты и перед вражеской гранатой бровью не поведёшь.
На это я ему не ответил. Только пожал плечами.
— А мне иногда во сне страшно бывает, — признался Бычка. — Уже два или три дня, когда сплю, вижу того пацана. Лицо егошнее мёртвое.
— Со временем пройдёт, — сказал я.
— Не знаю… — Он вздохнул. — Сейчас мне кажется, что всю жизнь это страшное лицо вместе со мной будет… Вот… вот я и хотел спросить… А как? Как ты все эти страсти пережил и бровью не ведёшь? На тебя посмотришь — никогда не скажешь, что ты позавчера в мельнице чуть не того… Ну, ты понимаешь…
— Это как когда руку сломал, — сказал я, уставившись в белесое от солнца небо. — Только боль перетерпеть — и всё. Потом легче будет.
Бычка усмехнулся.
— Я думал грешным делом, у тебя где-нибудь фляжка спирту припрятана. Вот ты такой и спокойный… А значит… Вон оно как?
— Спирт — это неплохо, — разулыбался я. — Да только я пробовал. Не сильно помогает. Потом бросил.
Бычка аж в лице поменялся. Уставился на меня расширившимися от удивления глазами.
— Так что, — продолжил я с хитроватой улыбкой, — тут только перетерпеть.
Он нахмурился и вздохнул. Покивал.
— Ну, наверное, ничего другого и не остаётся.
— Не остаётся, — согласился я.
Бычка отвернулся.
БТРы спокойно шли по пыльной степи. Поднимали пыль, которая причудливыми, завёрнутыми хвостами клубилась за бронемашинами. Наполняла собой всё пространство вокруг, норовила пролезть в глаза, рот и за шиворот. Заставляла щуриться ещё сильнее, чем яркое и злое солнце.
— Короче… спасибо, я хотел сказать, — вполоборота повернулся ко мне Бычка. — Что в тот раз не дал мне расклеиться. Что совсем не позволил опозориться на весь взвод. Если б не ты, я бы и не знаю, че со мной было бы. Потерялся я как-то… Сам понимаешь. Не каждый раз в бою такое бывает…
Он осекся. Отвернулся.
— Да не за что, — сказал я. — На войне всякое бывает.
— И извиняй, что тогда в вертолёте к тебе цеплялся, — снова слегка обернулся Бычка. — По тебе никак не сказать, что ты такой кремень. Хотя…
Он хмыкнул.
— Хотя упирался ты в тот раз как надо.
— Принимается, — сказал я ему с улыбкой.
Бычка вздохнул. Уставился за горизонт.
— Ну и хорошо, — сказал он. — Ну и хорошо.
Где-то через сорок минут мы спустились в ущелье по пологому склону, которым равнина в этих местах заворачивала между гор и продолжалась там дном этого самого ущелья.
Шли не спеша, аккуратно, держа наготове оружие и тяжёлые пулемёты БТРов.
Внезапно командирская машина остановилась. Вслед за ней встали и все остальные.
От внезапного торможения Бычка чуть не слетел с брони, но, чертыхнувшись, успел за что-то зацепиться.
— Зараза! Че стали⁈ — выругался он.
Остальные бойцы напряглись. Я видел, как их взгляды гуляют по бугристым, острым вершинам гор, которые оказались по обе стороны от нас. Сами солдаты вцепились в своё оружие, готовые в любую минуту ответить врагу, если до этого дойдёт.