Карин Альвтеген
Тень
Моей семье, чистому роднику
«Когда ты услышишь вот такой звук, би-и-ип, когда ты его услышишь, ты будешь знать, что пора перевернуть страничку. Что ж, начнем».
Голос на пленке изменился. Стал как будто бы дядин, хотя читала точно тетя. Он снова включил магнитофон и вернулся к первой главе истории о Бэмби. Он знал всю книжку наизусть. Выучил ее давным-давно, а сегодня прослушал ее столько раз, что у тети даже голос осип.
Начало темнеть, мам и пап с детьми и воздушными шариками стало намного меньше. В животе урчало от голода. Булочки он давно съел, сок выпил и очень хотел писать, но она сказала оставаться на месте, и он боялся уходить. Он привык ждать. Но писать хотелось все сильнее, и если она не придет прямо сейчас, он, наверно, описается.
Больше всего он боялся снова увидеть тот особенный мамин взгляд. Когда она так смотрит, он знает — ему опять будет больно или он окажется один в темноте. Он потрогал то место, где стало больно вчера, когда он не захотел с ней идти. Глаза у нее сделались очень сердитые, она крикнула, что он злой. И где-то там, сзади, вдруг стало очень больно. Она так часто ездит в этот дом. Ехать туда надо сначала на автобусе, потом надо долго-долго идти пешком. Иногда она берет его с собой, иногда надолго оставляет и велит никуда не уходить. Там в саду есть странный стеклянный дом, где интересно играть, но только если недолго и не одному. А еще есть домик с дровами, из которых можно что-нибудь вырезать, хотя играть с ножиком ему запрещают. Бывает, что мама не возвращается до темноты. Тогда появляются привидения и воры. И ножик в дровяном сарае становится его единственной защитой. Да еще на полу есть волшебная доска с черным пятном, похожим на глаз. Если стоять на ней и петь «Звездочка, сияй», то его никто не тронет. Раньше мама говорила, что когда-нибудь они будут жить в этом доме, нет, не в стеклянном и не там, где дрова, — а в большом, по соседству, и у него будет своя комната. И все будет как полагается. Так она говорила.
Он посмотрел по сторонам.
Он сидел на верхней ступеньке широкой лестницы, за спиной был пруд с птицами. «Может, все-таки уйти отсюда и самому ее поискать?» — подумал он, но потом вспомнил, что она сказала, и остался на месте. Ступени понемногу остывали. Голос в магнитофоне говорил все медленнее и медленнее, как будто засыпал. В конце концов кнопка подпрыгнула, и тетя на пленке замолчала. Было скучно. Писать хотелось все сильнее, но он не знал, где искать туалет. Живот болел. Сидеть на лестнице надоело. Он хотел пописать и уйти домой.
— Привет.
Он вздрогнул. Перед ним стоял дядя в зеленой одежде. Как у полицейского, правда, другого цвета, но на груди буквы, точно как у полиции.
— Как тебя зовут?
Он не ответил. Мама говорила, нельзя разговаривать с незнакомыми взрослыми, поэтому, опустив взгляд, он уставился на каменную ступеньку.
— Мы закрываемся, всем пора по домам. Где твои родители?
Голос не злой, даже довольно добрый, однако непонятно, что ему ответить. Но и невежливым быть не хочется, а получается, он ведет себя невежливо, и тут он вовсе растерялся. К его ногам упали две большие капли, оставив на камне темные пятна. Потом еще две.
— Ты здесь с мамой или с папой?
Он медленно покачал головой. Разговаривать ведь нельзя.
— С кем ты сюда пришел?
Он пожал плечами.
— Не бойся. Меня зовут Свен, я работаю охранником здесь, в парке Скансен, ко мне приходят все, кому нужна помощь. Все, кто потерялся и не может найти родителей, все, кому нужно о чем-нибудь спросить.
Охранник помолчал немного.
— Сколько тебе лет?
Мальчик осторожно вытянул вперед левую руку и с помощью правой загнул на ней мизинец и большой палец.
— Три годика?
Мальчик слегка покачал головой.
— Нет, четыре.
И тут же зажал рот рукой. Говорить нельзя! А вдруг дядя расскажет об этом маме? Он боялся поднять глаза на охранника. Потом все-таки взглянул исподлобья, как бы определяя, станет ли тот жаловаться маме. Мужчина улыбался.
— Если хочешь, пойдем со мной вон к тому домику, я там работаю, а ты сможешь подождать, пока за тобой придут.
Терпеть больше нет сил. Он вот-вот описается, и тогда мама еще больше рассердится.
— Мне надо в туалет.
Продолжая улыбаться, мужчина кивнул.