Удай направлялся на остров и перехватил приказы Саддама по радио в своей машине. Приехав на остров, он оттолкнул попытавшегося вмешаться хозяина дома и приказал Камиллу прекратить стрельбу. У этих двоих всегда были напряженные отношения, и когда опьяневший Камилл грубо ответил Удаю, тот, размахнувшись, стукнул его "мегабоем" - небольшой просмоленной палкой, утыканной гвоздями. Удар пришелся в висок, и Камилл рухнул без сознания. Его увезли в больницу, где он на следующее утро умер.
В высших кругах ходили различные версии происшедшего, но Хашим, который все это видел, подтвердил, что Удай не был пьян и не стрелял, как думали многие.
- Удай был в ярости, как всегда, - показал на следствии Хашим, - и он поступил с Камиллом жестоко. Но Камилл был пьян, а Удай - нет.
Саддам был очень недоволен. Не столько из-за убийства, которое совершил его сын, сколько из-за потери хорошего работника. Узнав о происшествии, он распорядился выпороть Удая. Саджида попыталась защитить сына, но сама была избита Саддамом. Президент бросил сына в тюрьму, где тот просидел шесть недель.
Была созвана комиссия, чтобы расследовать убийство, однако её решение было ясно с самого начала. Ее возглавлял шурин одного из приближенных Саддама. Семья Камилла получила компенсацию от Саддама, но его смерть была объявлена несчастным случаем.
Когда в конце ноября Удай вышел из тюрьмы, его послали к двоюродному дяде, Барзану Ибрагиму, в Швейцарию. Я с облегчением вздохнул после его отъезда, однако ненадолго. Через несколько дней после прибытия Удай угрожал пистолетом швейцарскому полицейскому в ресторане, и его незамедлительно депортировали в Ирак. Когда он вернулся, были предприняты попытки чем-либо его занять, его женили на дочери ближайшего советника Саддама. Но это почти ничего не изменило.
Даже Саддам осознал, что со старшим сыном большие проблемы. Кусай, младший, все это время помогал отцу, начинал играть все более важную роль в государственных делах. Хотя Саддам и не отличался особым человеколюбием и был не менее жесток, чем Удай, в его действиях прослеживалась хоть какая-то цель, - в этом и была разница между отцом и старшим сыном. Саддам не был психопатом и ничего не предпринимал, не обдумав последствий. Об Удае этого сказать было нельзя.
В это время на Саддама открыто ополчился Аднан, его шурин, с которым его связывала давняя дружба. Жена Саддама Саджида активно поддерживала своего брата. Аднан заявлял, что Саддам своими открытыми связями опозорил его сестру и всю семью. Саддама страшно злили такие нападки, и вскоре их конфликт обернулся ужасными последствиями для Аднана.
Глава 11
1989
Теперь, когда мир наконец восстановился и угроза вторжения миновала, в Багдаде воцарилось относительное спокойствие. Мне по-прежнему приходилось выполнять кое-какие поручения, но в основном я проводил долгие часы с Хашимом в Черном кабинете. Саддам все чаще вызывал меня к себе.
Сидя в его кабинете, я дежурно выслушивал его разглагольствования, никогда не возражая ему и реагируя на его слова так, как и полагалось мне в моем положении. Я не мог сказать, что как-то осложнились наши отношения, он ещё доверял мне и часто делился своими взглядами на события дня. Кем бы я себя ни считал, львом или овечкой, мне хотелось убить его именно во время таких бесед.
Больше всего Саддама задевало то, как его преподносят западные СМИ. Бытует мнение, что Саддам равнодушен к тому, как о нем отзываются политики и журналисты. Это не так. Он много читает международную прессу. А в его штате специальные люди занимаются именно поисками упоминания его имени в газетах и журналах всего мира. Он, на удивление, чувствителен к малейшей критике, особенно если она исходит от тех, над кем он не имеет контроля.
Большая часть того, что о нем пишут, - фикция, поддерживаемая его ярыми гонителями. Но даже будучи подготовленным к тону статьи, Саддам кипятился, читая унижающие его материалы в зарубежной прессе.
В начале года Саддаму попала статья из американского журнала, анализировавшая его притязания на Ближнем Востоке. На самом деле это было просто саркастическое толкование всех аспектов его президентской деятельности. В ней говорилось о нарушениях прав человека в Ираке, а Саддам представал в виде психопата, одержимого манией величия. Меня поражало, что он возмущается такой несерьезной и не заслуживающей пристального внимания статьей.
- Зачем они пишут такую чушь?! - бушевал он, расхаживая по кабинету, зажав в руке вырезку из журнала. - С какой целью? Объясните мне!
Он сунул мне вырезку, и я сразу увидел, что вывело его из себя. Статья сопровождалась карикатурой, на которой непомерно толстый Саддам, ухмыляясь, тряс пистолетом перед носом у перепуганных министров, сидящих за столом переговоров. Все министры подняли руки, как бы голосуя за предложенное. Подпись внизу представляла слова Саддама: "Отлично! Все голосуют"за". Я все ещё президент!"
Латиф, естественно, был рад, что Саддам откровенничает со мной. При встречах он расспрашивал, о чем именно разглагольствует Саддам, и что он обсуждает со старшим сыном, что говорят об Удае во дворце.
Однако Удай был недоволен моим присутствием и обычно не обсуждал при мне даже обычные государственные дела. Если он видел меня, когда входил в кабинет Саддама, он немедленно выходил, не сказав ни слова. Это очень веселило его отца.
- Не осуждай его, Микаелеф, он ещё молодой и горячий, - говорил в таких случаях Саддам.
Редко мы оставались с Удаем наедине. Между нами всегда существовало напряжение, и я не сомневался, что, не будь покровительства Саддама, он убил бы меня. Он обращался ко мне, только если это было совершенно необходимо, однако с гораздо большим удовольствием обсуждал со своими прихлебателями свои "подвиги", если знал, что я его слышу. Несмотря на попытки отца приструнить его, было ясно, что брак совершенно не утихомирил Удая. Однажды утром мне по секрету сказали, что у Удая часто происходят амурные делишки в апартаментах его друга в районе Когиро.
Я поделился этой информацией с Латифом и мы обсудили, как этим можно воспользоваться. Мы согласились, что нащупали уязвимое место Удая, и этим можно воспользоваться для его устранения.
- Кто его сопровождает? - спросил Латиф, когда мы встретились однажды вечером, чтобы обсудить проблему.