Он вытер лицо какой-то тряпкой и провел рукой по волосам. Я уже понимал, что ему нужно найти подходящие слова, чтобы сказать мне правду.
- Назиха последние два дня практически жила в убежище. Она всегда сидела здесь в определенном месте и любила поговорить о тебе. Тебя зовут Микаелеф. Мне очень жаль. Я думаю, твоя мать погибла.
Хассан рассказал, что она сидела в самом дальнем углу убежища, том самом, что сровнялось с землей, когда на него упала бомба. Она умерла мгновенно, но её тело теперь под тоннами щебня и штукатурки и раскопают эти развалы не менее чем через сутки.
- Назиха умерла мгновенно, ничего не почувствовав, Микаелеф. Аллах был милостив к ней, хоть этого так мало, но разве и за это мы не должны благодарить его?
- Аллах всемогущ, - ответил я, придавленный горем.
Сестра тяжело пережила смерть матери и ругала меня за то, что мы уехали из района, где были расположены иностранные миссии и который, разумеется, не бомбили. Не пострадал от налетов и дворец Саддама.
Возможно, союзники знали, что во дворце находятся все заложники, и постарались не задеть его. Трудно поверить, что во дворец просто так, случайно, не попала ни одна шальная бомба. Но какой бы ни была причина этого, я был благодарен судьбе, что она хотя бы сохранила нас с Софи.
Саддам, готовый использовать любую возможность, чтобы доказать жестокость врага, тут же приказал всем телекамерам запечатлеть разрушения, а также организовал всем оставшимся в Багдаде иностранным репортерам визит в разбомбленные районы. Американцы тем не менее продолжали утверждать, что бомбоубежище было "командным и контрольным пунктом военного значения", а значит, законной целью бомбежек, что, разумеется было циничной, наглой ложью.
Примечательным оказалось то, что после этого сообщения американцы в течение нескольких дней подвергали бомбардировкам все городские бомбоубежища.
Надо отдать должное Питеру Арнетту, сделавшему об этом репортаж на Си-эн-эн. Он отверг любые предположения о том, что бомбоубежище было специальным военным объектом. Мне с ним никогда не пришлось познакомиться, хотя Саддам и вынашивал идею дать ему эксклюзивное интервью по телевидению, которое транслировалось бы по всему миру, мне же предстояло позировать перед камерой вместо президента. К моему огромному облегчению, Саддам сам отказался от этой затеи. Тогда я ещё не мог себе представить, что буду выставлен перед камерами на всеобщее обозрение.
Со слов тех, кто знал Арнетта, он был честным и решительным человеком, с известной долей самомнения. Именно на вопрос Арнетта, есть ли у Саддама сомнения в отношении окончания войны, тот ему ответил: "Ни единого".
В середине февраля меня снова послали в Кувейт как бы в командировку. Здесь произошло немало изменений за это время, включая назначение нового губернатора. По дороге через город ко дворцу эмира, где мне не довелось бывать ранее, я насчитал на улицах не менее двадцати трупов. Одни были привязаны около дома, другие лежали на улице или в саду. По всему было видно, что находятся они здесь не первый день. Никто не обращал на них внимания, словно они были частью обычной жизни города.
- Почему мертвые лежат на улицах? - спросил я. - Почему родственники не хоронят их?
- Это не разрешается, - ответил мне Хашим. - Это тела бунтовщиков. Их привезли в родной квартал для острастки остальных.
Машина остановилась за колонной армейских грузовиков, прямо рядом с телом одного из убитых, совсем молодого, почти мальчика. Его труп поставили в проеме сгоревшей лавчонки, торговавшей лакомствами. На груди мертвого юноши виднелось два круглых отверстия. Глаза его были выколоты.
- Сопротивлялся? - спросил я, кивнув в сторону убитого.
- Наверное, - ответил Хашим. - Раны на его теле - это работа специальных агентов. Видишь отверстия на его теле?
- Да, конечно, вижу.
- Они не от пуль. Если бы мы подъехали поближе, ты заметил бы, что это очень маленькие отверстия, а если повернуть убитого спиной, то там нет ран. Это просверленные дыры.
Я поморщился. Мне пора бы привыкнуть ко всякого рода зверствам, но я до сих пор содрогался.
Машина тронулась. Мы видели ещё трупы, но за все время нам не попалось ни одного трупа женщины.
- Нет ни одной убитой женщины, - сказал я. - Убивают только мужчин?
- Думаю, что нет, - ответил Хашим. - В Кувейте много убитых женщин.
- Но почему они бросают на улицах только тела убитых молодых мужчин?
- Чтобы произвести впечатление. В каждом обществе защитником является молодой мужчина. Если кувейтцы увидят изуродованные тела своих молодых воинов, они перестанут бунтовать. Если же им вернуть изуродованные тела их женщин, они переполнятся горем и это заставит их сопротивляться. Мы говорим о человеческой натуре в самых низких её проявлениях, но все это, к сожалению, правда.
- Ты одобряешь это, Хашим? - спросил я, пораженный его столь хладнокровными и рациональными объяснениями.
- Ради Аллаха, Микаелеф, - заворчал он. - Неужели ты думаешь, что во мне нет ничего человеческого? Я так же потрясен, как и ты, тем, что мы видели. Но я офицер госбезопасности. Я видел все это уже много раз. И я принял это. Ты же - нет.
Мы доехали до перекрестка и остановились перед светофором. Через улицу три иракских солдата выносили коробки из большого магазина электротоваров и загружали стоявший рядом грузовик. Пока мы стояли перед светофором, солдаты успели погрузить в свой грузовик несколько проигрывателей, видеосистем и огромный телевизор с приставками. В дверях стоял хозяин и печально смотрел на все это. Было ясно, что за товар никто и не подумает заплатить, споры здесь бесполезны и хозяин это прекрасно понимал.
Прибыв во дворец, я позвонил в госпиталь аль-Адид и попросил доктора Арефа. После того как я прождал на линии минут двадцать, мне сообщили, что доктор переведен то ли в Мубарак, то ли в аль-Амири. В госпитале Мубарак никто ничего не слышал о докторе Арефе, но после долгих ожиданий дежурный госпиталя аль-Амири сказал, что доктор Ареф действительно работает здесь главным хирургом, но вот уже несколько дней, как никто его не видел.
Нацепив солнцезащитные очки и бороду, я вместе с Хашимом прошелся днем по улицам города и был в полном отчаянии от того, что увидел. Многие магазины и лавки были разграблены и закрыты, на улицах было гораздо меньше кувейтцев, чем в мой первый приезд. Поскольку ни я, ни Хашим не надели форму, нас часто останавливал иракский патруль и несколько раз приходилось терпеть грубость и оскорбления. Хотя Хашим мог бы немедленно прекратить все это, показав свое удостоверение, и припугнуть ретивых патрульных, которые не пропускали нас и грозились арестовать.