Я поднял руку, останавливая его.
- Я понимаю все ваши трудности, доктор, и не собираюсь критиковать вас и вашу работу. Я уверен, что вы делаете все возможное. Но ответьте мне на мой вопрос. Куда бы вы её направили?
- Не знаю, - честно признался доктор. - Можно поискать частную клинику, но это стоит очень дорого. Я бы...
Я снова прервал его.
- В таком случае, окажите мне услугу, найдите клинику для этого ребенка. Неважно, сколько это будет стоить. Счета будете посылать мне.
Мое решение было необдуманным и поспешным, я не знал, как к этому отнесется Саддам, но надеялся, что он будет снисходителен. В любом случае, если мне придется платить самому, я это сделаю.
Мы посетили ещё несколько палат, где меня ждали такие же душераздирающие сцены, но теперь у меня уже не хватило духу беседовать с детьми. Все равно всех спасти мне не удастся.
- Какие у вас ещё проблемы? - спросил я доктора.
- Почти все, которые существуют в нынешнее время. Такое распространенное заболевание, как язва двенадцатиперстной кишки, становится смертельным, потому что у нас нет лекарств для его лечения. Не хватает антибиотиков. Резко возросло количество несчастных случаев на дорогах. Палата с жертвами дорожных происшествий переполнена до отказа.
Покидая больницу я был полон решимости сделать все, что в моих силах. Это же я и сказал Хашиму на обратном пути во дворец.
- И что конкретно ты сделаешь, Микаелеф? Больницам по всей стране нужны деньги, капитал, который не в силах собрать один человек. Если бы Саддам пожертвовал все свое богатство на систему здравоохранения, это было бы малой частью того, что следует туда вложить.
Поддерживать какую-либо связь с Софи, было бы невозможно без помощи Латифа и Абдуллы. В начале года мне сообщили, что она сейчас в Нью-Йорке, и я был рад узнать, что у неё все благополучно. Когда мы встречались с Латифом, я передавал ему письма для нее, и иногда, несмотря на риск, она тоже передавала весточки о себе. Если бы мое письмо попало в чужие руки, это была бы верная смерть. Я не знал, как попадают письма из Багдада в Нью-Йорк и обратно, но предполагал, что у Латифа есть контакты в некоторых иностранных посольствах, действующих в Багдаде.
Ее письма вселяли в меня надежду, что она приходит в себя после того, что ей пришлось пережить. Прошло два года после её отъезда и мне очень её не хватало, но я утешал себя тем, что она здорова и в безопасности. Ее письма, как всегда, были теплыми и нежными и вселяли в меня надежду на то, что она по-прежнему любит меня.
После долгого перерыва позвонил Абдулла, и, как было условлено, я поехал в город следующим вечером. Приехав за полчаса до захода солнца, я медленно прогуливался, стараясь не вызвать подозрение. Но время шло, и я стал беспокоиться. Прождав два часа, я вернулся домой.
Я был уверен, что выполнил все, о чем мы договаривались, и теперь тревожился, что произошло что-то серьезное. Если Латиф и его товарищи арестованы, а похоже, так и случилось, тогда мне следует побеспокоиться и о своих делах. Кому ещё Латиф сказал о моем существовании? Откроется ли мое участие? Латиф для конспирации стал Мохаммедом, но это едва ли могло служить защитой. В госбезопасности большие специалисты, умеющие выбивать информацию. Даже если о моей связи с ними и не узнают, я не сомневался, что Саддам вспомнит о своих подозрениях.
Я пребывал в полном неведении, пока наконец через неделю мне не позвонил Абдулла.
- Я сегодня позвонил брату, - сказал он после ничего не значащих фраз. Мне было известно, что у Абдуллы были сестры и сын.
- Я звонил несколько раз, но он мне не ответил. Тебе не кажется это немного странным, Миклеф?
- Возможно, - ответил я. - Может, он чем-то занят. Попробуй позвони еще.
И снова меня охватила тревога за судьбу Латифа. Прошло несколько недель, на звонки Абдуллы никто не отвечал. При его последней попытке обнаружилось, что линия отключена. Я был лишен какой-либо возможности навести справки по официальным каналам. Теперь я уже испытывал настоящий страх, что Латиф и его друзья мертвы. Все изменил разговор с Хашимом, заставивший меня поверить, что он ещё жив.
После смерти отца Хашима, мы как-то сблизились, хотя и не вспоминали о наших с ним разговорах о муках совести.
На следующий день после звонка Абдуллы я не видел Хашима все утро, пока он наконец не пришел в Черный кабинет.
- Хорошо, что ты сегодня вообще пришел, - заявил я ему. - Попьем чайку перед уходом домой.
Хашим улыбнулся, но было видно, что мысли его заняты чем-то более серьезным.
- Я только что из тюрьмы Абу Граиб. Допрашивал арестованного, который, судя по всему, замешан в покушении на президента несколько месяцев назад. Поскольку я был свидетелем покушения, меня попросили уточнить некоторые детали.
- И что произошло?
Хашим посмотрел на меня.
- Это было довольно неприятно, Микаелеф. Ты помнишь наш разговор, после похорон моего отца?
- Конечно, - ответил я.
- Тогда я не стану тебе лгать. Я и раньше участвовал в допросах. Я делал с людьми такое, что мне искренне стыдно. Но я верил, что это нужно. Я никогда не получал удовольствия от этого, как другие... как мои товарищи офицеры.
Да, смерть отца сильно повлияла на Хашима. После похорон отца он впервые допрашивал арестованного, и ему было явно не по себе.
- Он умер? - спросил я.
- Нет, - ответил Хашим, тяжело вздохнув. - У него есть информация, которая нужна госбезопасности. Они, конечно, потом убьют его, но не сразу.
- Как его зовут? - небрежно спросил я.
- Как зовут? - удивился Хашим. - Какое значение имеет его имя?
- В общем, никакого, - быстро сказал я. - Но он человек. У него есть семья.
- Да, конечно. Я уверен, что есть, но я не знаю его имени. Он, правда, говорил что-то, что позабавило всех, но я не понял, что все это значит. Он был привязан к стулу, и один из охранников загонял ему булавки под ногти. Его лицо и руки покрывали ожоги от сигарет, и он был зверски избит с головы до пят. Он был почти без сознания, но в нем все равно чувствовалась такая враждебная сила и... достоинство. При всем моем опыте, я редко встречал таких людей.
- Что он говорил, Хашим? - снова спросил я, не желая больше слышать о муках, которые терпел этот бедняга.
Хашим задумчиво посмотрел на меня, видимо, гадая, чем вызвана моя настойчивость.