Только он упал замертво на землю, как по ущелью разнёсся звучный выстрел небольшой пушки. Секунду спустя каменное ядро, как стремительный орёл, мелькнуло в сопровождении тени над местом разбоя, с лёту размозжило череп измазанному чужой кровью головорезу, терзающему тюк с шёлковыми тканями, и сломало руку сообщнику, который помогал ему в грабеже.
Дубовая, перетянутая бронзовыми обручами пушка находилась в хвосте каравана, где были основные силы охранников. Её живо перезарядили, затолкав в измазанное копотью и дымящее жерло следующее ядро из грубо обработанного камня, и с новым выстрелом в сторону невидимого за выступом заворота участка ущелья сотник сам побежал туда, по пути увлёкая за собой десятка полтора воинов, вооружённых короткими китайскими мечами и дротиками. Жестокость разбойников к купцам и их людям была известной, а урон от разграбления товаров в условиях войны мог стать разорительным. И купцы заранее обещали вознаграждение слугам и рабам, если те при подобных случаях помогут охране. Некоторые купцы, их слуги и часть рабов этого каравана последовали за сотником с его воинами, догоняя и обгоняя последних. Вооружались они чем попало, доставали ножи, палки, уже на бегу прихватывали с земли камни.
Большинство разбойников не успели растащить добычу в труднодоступные норы и щели, и с приближением шумно кричащей толпы, возглавляемой воинственным сотником, вынуждены были приготовиться к отпору. Охранники и прочие защитники каравана объединялись единым порывом ожесточения. Они были заметно многочисленнее, но узость ущелья не позволяла им всем участвовать в возобновляющейся схватке. Рабы и слуги посмелее стали пробираться к месту боя по откосам ущелья, оттуда швыряли камни, затем спускались, подбирали у раненых и убитых оружие, которое тут же пускалось в дело. Яростная ругань, лязг мечей и сабель, стоны раненых – всё смешалось. Не ожидавшие столь свирепого напора противника разбойники теряли первоначальное преимущество, дрогнули и начали отступать, злобно и неохотно освобождаясь от награбленного.
Но не все из них проявляли присутствие духа. Были и такие, кто успел раньше других заняться грабежом и к этому времени уносил добычу, старался оказаться подальше от сражения.
Чуть приметная тропинка поднималась на вылизанную ливнями и ветрами покатую гору с пробивающимися там и сям низкими зарослями кустарников и кривых сосен. Она уводила прочь от беспорядочного, как гул прибоя, гомона и звона в ущелье, оставляя их позади за обрывистым склоном. Коротконогий пожилой разбойник нервничал и торопился. Грязная жёлтая повязка сползала с низкого лба на маленькие и беспокойные чёрные глазки, но он не смел освободить ни одну из рук, чтобы поправить её. На плече он удерживал серый мешок, в котором выпирало кое-как напиханное добро, другой рукой, как стервятник когтями, он тащил за собой исхудалую молодую женщину, светловолосую и привлекательную белым лицом. Она была на голову выше коротконогого разбойника, но сопротивление её было слабым, – все силы уходили на внимание к спящему грудному ребёнку, плотно закутанному в кусок старого верблюжьего одеяла.
Очередной, приглушённый скалами выстрел пушки и всплеск радостных возгласов защитников каравана, словно подтолкнули в спину тащившего её, заставили его ускорить шаги. Оступившись на гнилой ветке, он упал на колено и, не выпуская узла мешка, непроизвольно освободил запястье пленницы. На миг она растерялась. Глянула в готовое заплакать лицо просыпающегося ребёнка и, пронзительно громко закричав, побежала обратно. От её крика коротконогий разбойник испуганно вздрогнул, как будто его внезапно коснулись раскалённым железом, с озлоблением опустил мешок на тропинку и с хищным оскалом несколькими прыжками нагнал её. Остриё длинного ножа с замаха наотмашь достало спину женщины, затем пронзило между лопатками, – крик её сорвался, будто застрял в горле.
Что она почувствовала, заваливаясь на ребёнка, чтобы в последний раз прикрыть его от опасности? О какой жизни вспомнилось ей в этот миг? О том ли, что она была одной из дочерей русского землепроходца, который с товарищами вышел в начале ХVII века в манчжурскую тайгу и принялся за её освоение? Освоение трудное, без прочных связей с русскими городками, острогами, при постоянной угрозе подвергнуться нападениям диких племён или хищных китайских отрядов. Или, быть может, о краткой любви и о том, как дымятся остатки изб, а вокруг среди терзаемых женщин и детей трупы казаков и землепроходцев, застигнутых врасплох... Кто знает?