Как там говорил отец, пока крыша совсем не уехала? «Твоё — только говно в унитазе, а всё остальное в этом доме купил я! И покупал даже тогда, когда твоим быдлоклассникам жрать нечего было! За это ты мне ноги целовать должен, а не вые…». А теперь этого козла мамка готова выгораживать как угодно и за любые деньги. А ведь он и её башкой об косяк прикладывал! А она потом врала, что сама упала, дура.
Вадим с наслаждением представлял, как сам воткнет в этого психованного нож раз эдак двадцать. В жирное брюхо, в шею, на которую тот напялил толстую золотую цепь, и потом просто куда попадёт. Удар за ударом, и злобное бухое тело просто сдохнет и оставит их с братом в покое…
А пока он пытался успокоиться кровавыми картинками в голове, мамаша продолжала вещать в трубку. И кажись договорилась, тупорылая… Как его это бесило! Хоть он и не понял половины того, о чем именно она договаривалась. Почти месяц они потом папашу не видели. Но вернулся — вменяемый. И бухать завязал, хоть и не сказал, почему и что ему там вообще говорили и делали.
Вадиму семнадцать. Родаки и мелкий изображают нормальную семью, отец снимает толстенную цепь и решает носить костюмы. В коричневом брючном костюме он похож на огромного человекообразного жука, а когда надевает пальто — кажется, что вот-вот раскроются крылья и на свою работу он полетит, а не пойдёт. Вадим ждёт, пока он уберется, и спрашивает мать:
— Мам, ты что, так ему всё и спустишь? Да, он теперь вменяемый, но это же не навсегда…
— Вадик, миленький. Ему помогли. Хватит об этом. Я тоже много чего наворотила, пока папа не в себе был. Раньше надо было с этим что-то делать, а я боялась. Он не виноват в том, что творил, он был не в себе. Мы же семья, мы должны уметь прощать друг друга, — мама больше не похожа на дерганную озлобленную бабищу. Наоборот, она стала какой-то совсем другой. Ласковой, заботливой.
И даже внешне всё поменялось. Раньше она всегда была в джинсах и длинной футболке, волосы были собраны в куцый хвостик, она не красилась. Хотя деньги были. А теперь стала носить дома платья, перестала орать по поводу и без, часами торчала у зеркала. Ему надо было за нее радоваться, а он злился. Как вообще забыть всё то дерьмище, что творил этот псих, от которого она его родила?! Но мама изменилась, и Вадим не хотел, чтобы всё вернулось.
Она же такая и была, пока у отца крыша не улетела, но иногда её крыло тоже. Но ей потом было хреново. Она извинялась. А этот…
— Я не буду это с тобой обсуждать, — так он теперь говорил. И уходил в другую комнату, если сын пытался настаивать.
Мать говорила не так. У матери он был теперь «Вадик», она кудахтала над ним, как курица-наседка, да и над братом тоже. Но тому хоть было всего пять, над ним можно. А над Вадимом зачем? Он спрашивал у матери:
— Чтобы кого-то простить, он хоть извиниться должен. Хотя бы попробовать! А он даже не рассказывает, что там было такое. Пусть он уйдёт, а, мам? Бесит пи… сильно бесит, прости, — последнюю фразу он добавляет, когда на едва не вырвавшееся матерное слово мама смотрит на него тем самым устало-несчастным взглядом из прошлого. Ведь когда она не орала, ему часто хотелось просто уложить её спать. А вот отец выбешивал и всё.
— Ему тяжело об этом говорить, Вадик. Он лежал в психиатрической клинике, его лечили и объяснили, что будет, если он продолжит… ну… — она нервно поправила прическу, которая и так была в полном порядке.
— Бухать как сволочь? — криво усмехнулся Вадим.
— Употреблять алкогольные напитки, — поправила мать. — Но, наверное, твое определение точнее. Не трогай его с этим. Ему стыдно за то, что было, он больше так не хочет.
Это воспоминание почему-то было самым болезненным. И даже сейчас Вадим не мог себе точно ответить, почему, только вместе с ним странная тварь как будто еще раз вынула его душу, вновь возвращая разум в настоящее. А потом проскрежетала:
— Какой ты вкусссный… Сколько потаённого, сколько всего, о чем ты не хочешь помнить и не хочешь знать, — он услышал хлюпающий звук, словно существо шумно облизнулось. — А ведь твои демоны никуда не ушли, они прямо под кожей жалкой душонки… я знаю, что ты для меня сделаешь, я всссссё знаю.
Она перестала ритмично бить по чему-то ладонями, или что там ей их заменяло. И вдруг кругом воцарилась полная тишина, а потом новая мелодия вонзилась в самоё сердце, выкачивая из него кровь, слёзы и нечто, чему он не знал названия. Тварь радостно захлопала в ладоши, судя по звукам: