Наконец, Катя добралась до двери, и громко спросила:
— Кто там?
Сначала ей показалось, что никто не станет отвечать. Тишина длилась, и длилась, и она уже совсем было решила, что это просто кто-то из детей приехал на выходные к оставшимся в Южеевке бабушкам и дедушкам, и от скуки решил подшутить. Но, наконец, она услышала виноватый голос того, кого вообще не хотела ни слышать, ни видеть:
— Катя, отрой, пожалуйста. Нам надо поговорить. Я очень виноват перед тобой.
— Туманов, убирайся! Я не хочу тебя ни видеть, ни слышать. Тем более в шесть утра, — мрачно огрызнулась она через дверь. Как ни странно, от выплеснутой на кого-то другого агрессии становилось легче. Как будто бы даже стало проще дышать. Но Катя все равно закашлялась. Окружающий холод усугублял её состояние, да и громко кричать было больно. Она чувствовала каждую напряженную связку, и воображение рисовало опухоли, свисающие с них, как ягоды малины с куста.
— Я просто хочу хоть чем-нибудь искупить свою вину. Помочь тебе. И я знаю, что ты ранняя пташка и сейчас живёшь одна. Об этом говорят в деревне, — послышался ответ. — Пусти меня, пожалуйста, — уже громче добавил он.
Катя тихо выругалась. А ведь и правда, деревенским скучно, и что смерть её бабушки, что вот этот вот отвратительный индивид под её дверью — поводы скуку разогнать в первую очередь. Да, Елизавету Васильевну любили, и на её похороны выбрались многие из местных. Однако ж… она все равно была не их бабушкой. Так что на похоронах и шутили, и смеялись. Кто-то вспоминал, какая бабушка была в молодости, кто-то вообще использовал похороны как повод пообщаться. И только сама Катя просто плакала в углу, понимая, что осталась на этом свете совсем одна. Она передернула плечами. Нет, ей и так недолго доживать осталось, не хватало еще сплетни о себе всё это время слушать.
О болезни Кати соседи не знали. Ей не хотелось чужой жалости, не хотелось, чтобы говорили, как водится у суеверных стариков:
— Лизка внучку за собой забрать решила. Может оно и правильно, все равно ни единой родной души у нее, кроме бабки.
Поэтому она молчала и старалась никому не показываться на глаза. Да и если не обращать внимание на кашель и бледный вид, можно было и не заметить, что с ней что-то не так. Платок не она одна носила, в этом не было ничего необычного для их деревни. Порой и внучки, приезжавшие к местным бабушкам, выходили одетыми на местный манер. А уж сами бабушки тем более. Но даже если кто и удивлялся, Катя всегда могла ответить, что у нее траур. В каком-то смысле так оно и было, просто траур был не только по бабушке, но и по ней самой.
— Пусти меня, Катя. Я пришел помочь, а не навредить или поиздеваться, — снова услышала она голос Туманова. И выругалась. Сейчас и правда всех соседей переполошит. Кто-то может и уже уши навострил, какое-никакое, а развлечение. Вставали в деревне всегда очень рано, с первыми петухами. А эти твари уже успели повыть, то есть, конечно, прокукарекать. Но Кате звук, издаваемый петухом, всегда напоминал вой, только противнее. Их даже на суп было не жаль пускать. Хотя рубить головы птице она не любила. Умела, куда без этого, сделать могла, но предпочитала, чтобы этим занимался кто-нибудь другой. Впрочем, того петуха, который Туманов, ей тоже хотелось скорее пустить в суп, чем домой. Даром, что этим супцом она бы и свиней кормить не решилась.
Катя тихо выругалась. Мало того, что холодно и больно. Мало того, что она скоро сдохнет. Так еще и мысли одолевают исключительно кровожадные, отчего начинает тошнить от самой себя.
— Заходи, только ненадолго, — мрачно прохрипела она, впуская незванного и ненужного гостя. Вадим прошел в дом, быстро разулся на входном коврике, и поежился. Кожа у него покрылась мурашками и Катя криво улыбнулась про себя. Ну да, неженка городской, у нас всё не по-вашему, у нас еще организовать надо, чтобы было тепло и вода горячая. Впрочем, сама она давно мылась с помощью тазиков и кипятка: водонагреватель у бабушки был, сосед поставил года три назад, но уже не работал. Катя понятия не имела, что с ним не так.
Когда Вадим прошел в дом, она села на зеленое потрепанное кресло недалеко от печки. Предлагать сесть Туманову, конечно, не стала. Она его сюда вообще не звала, а ей стоять тяжело. Так что пусть выкладывает, зачем явился, и катится отсюда ко всем чертям.