Катя не слушала. Она продолжала качаться туда-сюда. Ей хотелось закрыть уши и больше не слышать его голоса. Но тоненький голосок в глубине сердца тихо шептал:
«Пока она была незнакомым человеком, было проще? Жизнь незнакомки не считается, на ней можно спокойно строить своё счастье, правда?»
Бабушка наверняка сказала бы, что это совесть. Но бабушки больше не было. И Ларисы, которая мечтала завести троих детей и купить домик у моря — тоже не было. Да, она и правда с удовольствием говорила гадости про Катю, да и не только про неё. Сдавала тех, кто использовал «шпоры», если эти люди ей не нравились. Пару раз откровенно кидала приятельниц на деньги, а потом их же и обвиняла во лжи. Вредила и пакостила. Устроила… а, впрочем, что об этом вспоминать.
Лариса не была святой, отнюдь. Только очень красивой и с препоганейшим характером. Но разве это было поводом её убивать? К тому же… Катя вытерла слёзы, и резко остановилась, чуть не упав лицом в пол. Вадим всё это время терпеливо ждал её ответа, и она, наконец, смогла его сформулировать:
— Ты ведь спал с ней. Целовал её губы, гладил волосы, обнимал при встрече. А потом хладнокровно уничтожил, — заметила она тихо. — Она наверняка и пошла за тобой только потому, что в глубине души надеялась, что ты жив. Лариса плакала, когда ты погиб, Вадим!
И тут он в голос расхохотался. На удивление искренне, почти как при жизни. Или как тогда — когда она еще только-только начала выздоравливать. Он смеялся, запрокинув голову к потолку, и Катя невольно запрокинула голову тоже, рассматривая мелкие трещины на белоснежном полотне. Отсмеявшись, Вадим сказал:
— Я подъехал к ней на новенькой «BMW», и выглядел как жирный старпер хорошо за сорок. А эта шлюха с удовольствием прыгнула в тачку. Я усыпил её и заставил очнуться, только с началом ритуала. Ты — наивное, светлое дитя, и всех судишь по себе. Если Лариска и рыдала когда-то, то разве что от шока. Людям это свойственно: пугаться, когда на волосок от них проходит Смерть. Хватит, Катя. Я ничего от тебя не скрывал. Ты знала, что кто-то умрёт. Она или любая другая — так ли много разницы?
Потом он посмотрел на заплаканное Катино лицо, подошел ближе, и, снова став Вадимом-при-жизни, нежно обнял. И прошептал на ухо:
— Мой договор больше никак тебя не затронет. Если тебя это так расстраивает, я не трону больше наших общих знакомых. Пойдём. Я взял для нас домик получше, хватит возвращаться в бабушкину развалюху. Эти стены лишь бередят душевные раны. Ты почти всегда здесь плачешь.
Катя покачала головой, и её тёплые слёзы впитались в невесть откуда взявшуюся фланелевую рубашку. Она практически привыкла, что здесь, вблизи болот Вадим был едва ли не всемогущим. И все же тихо спросила:
— Что ты такое, Вадим? Что ты такое?
Он снова безмятежно улыбнулся, и нежно погладил её по щеке:
— Я — тот, кого тебе никогда не придётся оплакивать. Тот, кто не оставит тебя. Тот, кто не даст провалиться в бездну отчаяния и боли. Не бойся меня, Катюша. Я не сделаю тебе ничего плохого никогда, слышишь? Пойдём отсюда. Ты вспоминаешь покойную и тебе становится плохо. Разве я не прав? Помни, я не способен тебе солгать.
— Ты врал мне в начале, — вяло отмахнулась Катя. — Чем ты это объяснишь?
Сил не осталось. Ей вообще было сложно спорить с этим человеком. Да и с человеком ли? Можно ли так назвать вернувшегося с того света мертвеца? Дома у бабушки силы таяли не так стремительно, словно здесь и стены помогали, но все равно. Только что она металась, терзаемая ужасом, плакала и требовала, а вот уже просто сидит и по щекам сами собой катятся слёзы. Какая бы она ни была, Лариса этого не заслужила. За такое не убивают. А значит и сама Катя жизни своей не заслужила. Она давно должна была быть мертва, как и сам Вадим.
Тот же продолжил гладить её, теперь уже по плечам, по волосам. Словно ласкал любовницу, хотя, конечно, в бабушкином доме между ними ничего быть не могло. Оставались у Кати хоть какие-то принципы, самые последние ограничения, диктуемые её пониманием добра и зла. Она в них нынче не то, чтобы вписывалась, но хоть на сколько-то…
— Тогда мы еще не были связаны. Поэтому тогда — мог, а теперь не могу, — спокойно пояснил он. — Пойдём со мной. Если хочешь, я расскажу тебе обо всем в машине.
Катя вяло кивнула. Вадим помог ей встать и отряхнул её джинсы от пыли. Еще раз обтёр ей губы платком, и, когда она покачнулась, посмотрел на нее встревоженно, а потом и вовсе взял на руки. Катя бросила взгляд на дом, в котором выросла, перед тем как он вынес её за порог. Иконы, всегда висевшие у бабушкиного обеденного стола, висели изображением к стене. Ей снова стало холодно, и оттого, что Вадим прижимал её к себе, было только холоднее. Словно он сам по себе забирал у неё жизнь.