Вадиму казалось, что и бабушки их могли бы стать подругами, если бы могли познакомиться. Но сам он никак не мог просто взять и начать ухаживать за Катей. Поэтому пытался узнавать о ней всё больше и больше, а еще он не давал никому другому занять её внимание. Хотя была одна девчонка, которая его послала. Она торчала возле Кати, звала её куда-то с собой, сидела рядом на парах…
Вадим ей завидовал, этой девчонке. Соне Коваль. Мало того, что она могла постоянно общаться с Катей, так еще и наглая была до невозможности. У нормальных людей как? Они хотят быть с коллективом, подстраиваются под него, стараются ни с кем не ссориться. А эта девка, когда он пытался ей что-то объяснить…
— Сонечка, — говорил ей Вадим, — Если ты будешь таскаться со Скворцовой, тогда…
— Да плевать я на тебя хотела, Туманов, — фыркала та, даже не давая договорить. — Я здесь просто учусь. Мне плевать глубоко на ваши тараканы и на твою мажорную морду. Что ты мне сделаешь, списать не дашь? Или, о ужас, кто-то из твоих тупых дружков гадость ляпнет? Боюсь-боюсь. Отстань от Катьки, недоумок. Мы не в началке, ручкой в спину тыкать понравившуюся девчонку в восемнадцать лет — тупость, достойная вон того чучела, — и показывала ручкой на чучело обезьяны, стоявшее в аудитории в углу.
— Тебе не понравится то, что я сделаю, — угрожал он злым тоном.
— А давай проверим? — фыркала девчонка. И потом орала на весь универ: — Катюююх, на тебя этот недоумок запал и ко мне ревнует!
И он в самом деле ничего не мог ей сделать. Потому что Соне Коваль было плевать, кто и что о ней подумает, и на каждую пущенную сплетню или тычок в бок она отвечала намного обиднее, чем Вадим готов был признаться даже себе. Даже когда по его просьбе Лариса с подругами попробовала было зажать Соню в раздевалке, та просто… поставила Ларисе фингал. Вообще не размениваясь на всех остальных. И сказала:
— Еще раз сунешься ко мне — я твоему отцу расскажу, что ты за хренью маешься. А он с моим каждую пятницу заседает, между прочим. Тебе точно надо? Если надо — я устрою, за мной не заржавеет, — и рассмеялась, хотя сама тоже была вся в синяках. Чтобы её это еще хоть как-то задевало. Как будто и не было синяков на руках, выдернутых волос, попорченных вещей. Ничего её не трогало. А вот она сама хорошо умела трогать тех, кто ей не нравился.
Так что Лариса полностью отказалась от любых наездов на Соню. А Соня продолжила торчать возле Скворцовой, и, наверное, так и мешалась бы под ногами, но и на неё нашлась управа. Никак не связанная с самим Вадимом, к его вящему огорчению. Просто отец слёг в больницу, и Соня тут же взяла академ, чтобы за ним ухаживать. Её никто не просил, более того: мать была против.
Но она что в универе никого не спрашивала, что родителей поставила перед фактом. Потом вернулась, но уже не на их поток. Незадолго до того, как Вадим умер. И, кажется, не успела восстановить отношения с Катей. Пока отец болел — ей было не до универских приятельниц, это он знал точно. Но Соня Коваль запала ему в душу. Не как Катя — чистое, светлое, бескорыстное создание со смехом-колокольчиком. Как заноза в правой ягодице скорее. Человек, который счёл себя умнее и сильнее его самого, и даже посмел это доказать.
Вадима внезапно вырвало из воспоминания скрежетание знакомого голоса:
— Ты не отвлекайся, кровинушка! Месть и злость мы пока приглушим…
И он снова окунулся в запах шарлотки. Только теперь это были эпизоды, когда они сталкивалась, а Скворцова ничего не замечала. Она вообще была очень наивная, его Катёнок. Он всегда называл её так про себя. Потому что напоминала беспризорного, неприкаянного котёнка, который ищет, к кому бы приткнуться, и об кого бы потереться блохастой пушистой мордочкой.
Вадим помнил тот редкий миг, когда Скворцова от него не шарахалась и на него не рычала. Как раз связанный с котятами. Они тогда случайно столкнулись. Не в универе даже, по дороге. Она стояла посреди тротуара, косилась на многоэтажки, стройными рядами возвышавшиеся вдалеке, и была какая-то сама не своя. А в руках держала коробку из-под обуви.
Подойдя чуть ближе, он услышал тихий писк. Но как только Скворцова увидела свой вечный источник неприятностей — прижала коробку к груди и воскликнула:
— Не смей ко мне подходить!
И, словно испугавшись за себя и свою временную хозяйку, запищали и котята. В том, что в коробке именно они, никаких сомнений у Вадима не возникало с самого начала, а после этих звуков он даже смог примерно прикинуть, сколько их. Трое или четверо. Но на мгновение стало как-то совсем неуютно, захотелось спрятаться от решительного взгляда карих глаз. Но он лишь сказал: