— Мм, ну конечно, я мечтаю просто трахнуть Туманова на стуле в ветклинике. Фетиш у меня такой, седлать парней, которые портят мне жизнь, в публичных местах, — и губы изогнула в усмешке, а руки сложила на груди, глядя на Ларису сверху вниз.
Откуда только силы взялись? С ним она вела себя не так. И хотя он теперь прекрасно знал, чего девчонке это стоит, но говорила она громко, с выражением, и не отводила взгляд. Так что вместо того, чтобы покорно отойти с ними в сторонку, где недовольные девицы точно пересчитали бы ей ребра, Катя начала привлекать внимание, причем не к себе. Левая от Ларисы подружка, кукольная блондинка Ника — эту он помнил, потому что она часто делала за него лабы — тихо шепнула:
— Лар, пойдём. Она от нас никуда не убежит.
И Лариса, действительно, развернулась, напоследок всё же бросив:
— Я тебе это так не оставлю, стерва.
А Катя глумливо улыбнулась и помахала ей рукой:
— Пока-пока, девочки-припевочки, — а потом как будто бы себе под нос, чтобы они не услышали, добавила: — Я бы вам тоже изменяла, мало того, что тупы как дерево, так еще и страшны как смертный грех... и не поймёшь, какая страшнее!
Ларису перекосило так, словно она только что съела лимон целиком и без сахара, а Скворцова уже победной походкой дефилировала в кабинет. Вадим неожиданно понял, что не только он виноват в том, что случилось потом. Кате нравилось, когда получалось разозлить кого-то из его «свиты», и в этот раз она задела своих «противниц» за живое, хотя ничего такого не сказала. Но они и правда тайно соперничали на тему того, кто из них на самом деле красивее, и много красились.
А потом он увидел, как Скворцова уходит в женский туалет, запирается в кабинке, и просто беззвучно плачет. По лицу текли слёзы, он она их не трогала, и не терла щеки. И теперь он знал, что она думала: «Потом умыться холодной водой, не касаясь лица, промокнуть салфетками. И вроде как ничего. Как же меня всё достало… ба, я выучусь. Всем назло. Не уйду. Всё будет хорошо, ба».
Когда вода просохла, Катя подошла к зеркалу, и несколько раз улыбнулась. Первая улыбка была кривой, и по ней было совершенно ясно, что у девчонки что-то не в порядке. Вторая — слишком безумной. А на третий раз она совсем слегка улыбнулась, лишь уголками губ, от чего казалась совершенно спокойной, даже умиротворенной.
На какие-то мгновения она стояла перед зеркалом, запоминая это выражение лица, а потом резко развернулась и практически армейским шагом быстро пошагала прямо по коридору. Препод еще даже не успел прийти, так что она спокойно заняла удобное свободное место во втором ряду слева, подальше от Ларисы. И, хотя та прожигала спину Скворцовой недовольным взглядом, больше ничего не случилось.
Не случилось и на второй паре. Они успешно сдали лабы, Катёнок расслабилась, и отошла в туалет. Уже не для того, чтобы плакать, просто отошла. И уже на пороге споткнулась о выставленную вперед копытную ногу той самой Ники, которая говорила, что она никуда не убежит. Каблучищи у блонди были такими, что кроме как копытами Вадим бы их никак не назвал. И Скворцова, естественно, упала. Она в очередной раз утопала в своих мыслях, и даже не думала, что ей может что-то угрожать. Так что не успела сгруппироваться или удержать равновесие. Так и ударилась коленями о кафель порога, тихо вскрикнув.
Две другие девицы, пока никто лишний не вошёл, на удивление резво втащили Катю в женский туалет, а Ника встала на стрёме. Одно дело знать о последствиях, которые были у Скворцовой после той ветклиники, а другое — лично видеть. Он вдруг понял, что где-то внутри как будто не до конца верил, что девчонки, и тем более его Лара, могли такое сотворить. Да еще и из ревности, и за какие-то слова. То есть, не потому, что, Катя правда сделала что-то серьёзное, а просто за какие-то мелочи. Что куда-то сходила с ним, пусть и в ветеринарку, что не стала молча обтекать, а наоборот, огрызнулась. Не первый раз огрызнулась, скорее всего, но это же не повод…
На Вадима чем дальше, тем больше обрушивалось понимание. А это и не был бы повод, если бы он не поддерживал такие настроения на потоке. Если бы не раздувал значимость Ларисы, если бы не продолжал пытаться выжить Катю из универа, чтобы та вернулась в свою деревню или хотя бы просто скрылась с глаз долой. Это всё последствия его решений. Не напрямую, да.
Но если бы он сам разбирался со своими чувствами — вот этого бы просто не было. Скворцова максимум отъязвилась бы, и от нее бы отстали. Была бы как вторая Коваль. Ту никто не трогал. И эту бы… тоже. Но уже потрогали, это же всего лишь память. Пусть и настолько яркая, что кажется: руку протяни — и почувствуешь под ладонями мягкие волосы Катёнка, и сможешь оттолкнуть ошалевших от безнаказанности мажорок. Но он не мог. Мог только смотреть на представление, которому сам был режиссёром, дальше.