А Вадим увидел то, чего страшился на самом деле. Самого себя, её глазами. Холёную наглую морду с презрительной усмешкой. Небрежную прическу. Тёмно-красный костюм, который казался ему ужасно крутым именно для того, чтобы «разобраться» с Катей. Он даже помнил, на что рассчитывал: что Скворцова сдастся, наконец, и уйдёт учиться куда-нибудь еще. И только теперь он начал задумываться: а могла ли она вообще перевестись, а не бросить? И что для неё значила брошенная учёба, почему она так цеплялась за ВУЗ, едва ли не клыками? Тогда он об этом не думал. Просто хотел, чтобы она убралась. И просто говорил.
— Ну что, Скворцова, доигралась? — свой-чужой голос показался ему омерзительным. Расслабленная поза, в которой он развалился за партой в очередной маленькой аудитории — раздражала. Сам себе напоминал мешок самодовольного дерьма. Хотелось кричать: «Постой! Замолчи! Не смей!», но всё это уже свершилось, и он просто смотрел. Всё существо Вадима рвалось закрыть рот самому себе, не позволить сделать жизнь Кати еще отвратительнее, но он уже всё сделал. А теперь видел, как это было. Видел её глазами.
— Что тебе от меня нужно? — устало поинтересовалась Катя, глядя мимо «той» его версии. Сейчас он видел, что Скворцова очень бледна, губы искусаны, а под глазами залегли такие круги, что её можно было называть Пандой. Тогда — он видел только то, что хотел видеть. Не слышал ни ноток усталости в её голосе, ни того, как она мрачно вздыхает, оборачиваясь к нему.
— Я тебе что говорил там, в клинике? Помнишь? — глумливо уточнил Вадим-воспоминание. Конечно, она помнила. И, конечно, не была ни в чем виновата. Хотелось вернуться в прошлое по-настоящему и набить самому себе морду. А воспоминание, не дождавшись, пока Катя ответит, прошипело недовольно:
— Катююююшша, по-моему, я говорил, что никто не должен знать, где ты торчала и с кем. А тут смотрю, каждая собака знает. Как ты это объяснишь?
Катя молча отвернулась. Она только успела войти в аудиторию. Генка — препод — всегда опаздывал минимум на полчаса, сколько бы ему ни мыли мозги в деканате, а уволить его почему-то не могли. И теперь её оттесняли к зелёной стене, напоминавшей о школе. В этой аудитории почему-то три стены были бежевыми, а одна, правая, но без окон — зеленой. Ремонт, что ли, там не закончили? Или это была задумка дизайнера? Вадим понятия не имел, но хрупкую и без того бледную Катю Скворцову оттеснили к зелёной стене, и на её фоне она казалась еще более бледной. Даже вены на случайно открытом запястье — просвечивали.
Наверное, если бы девчонка попробовала бы как-то оправдаться или хотя бы просто пустить эту вселенскую усталость из глаз в голос, ничего бы дальше не случилось. Он бы её отпустил. Но Скворцова была не такой. Она бросила:
— Я не твоя крыска-Лариска, чтоб тебе что-то объяснять, Туманов. Хочешь — её спрашивай, а меня оставь в покое.
И с максимально спокойным видом уселась на самое дальнее от препода место. Толпа, что её окружила, даже растерялась как-то, никто Катю не остановил. Она практически упала на стул, достала из сумки большую тетрадь на кольцах, и начала что-то сосредоточенно писать, полностью игнорируя и его, и остальных.
Вадим прищёлкнул языком, и крикнул:
— Мы не договорили, Скворцова!
— А мне плевать, — равнодушно отозвалась та.
Тогда он кивнул Грише Малаеву, бритоголовому качку вдвое выше самого себя. И тот просто подошел, и вырвал у девчонки её тетрадь. Молча. Катя подняла голову. Глаза немного блестели, теперь это было очевидно. Затем она совершенно спокойно попросила:
— Гриша, отдай, пожалуйста. Это моя тетрадь. Мы, в конце концов, не в школе. Тебе не обязательно изображать из себя Барта Симпсона.
Малаев промолчал, но оглянулся на Вадима. Как будто спрашивал разрешения. Мол, может я верну? Вопросительное выражение странно смотрелось на грубо очерченном крупном лице, но Гриня даже лоб наморщил. Катя просто сидела и ждала, всё с тем же усталым взглядом.
Тогда к Малаеву подошел Вадим, забрал тетрадь, и, бегло её посмотрев — там были только конспекты и самостоятельная работа, ничего личного — начал медленно выдирать из неё листы. Малаев же покраснел, опустил взгляд на свои кроссовки и, пробормотав себе под нос:
— Катюх, прости, я не хотел, — просто вышел из аудитории. На него даже толком внимания никто не обратил, только Скворцова слабо улыбнулась уголками губ.
Почему-то Вадима это только раззадорило. Он почти пропел: