— А у нас есть минимум полчаса, чтобы выяснить, почему ты такое трепло, Катюююша…
Катя покачала головой.
— Хочешь рвать мои конспекты? Рви. Я ничего не смогу тебе сделать, и ты об этом знаешь. Но оправдываться я ни перед кем не буду. Можешь хоть всю сумку порвать. Лет через пятьдесят найду твоих внуков и обязательно им об этом расскажу, — она криво улыбнулась.
Что-то с ней было не так. Она была какая-то чрезмерно апатичная, уставшая. Как будто раненая. И хотя он чувствовал всё то же, что и она, проблема была в том, что Вадим не чувствовал… ничего. Только пустоту и апатию. И если не врать себе, то стоило признать: тот, глумливый, он тогдашний — тоже это видел. Только отреагировать решил по-своему. Растормошить, вроде как, да?
— Нет, ну так не интересно, — усмехнулся он, на мгновение показав яркие белые зубы. Снял очки, чуть подышал на них, вернул обратно. Забрал у Скворцовой сумку целиком, раз она сама и предлагала. Та не отреагировала.
А потом начал там рыться, и нашел потайной карман. И уже оттуда достал простенький блокнот формата А5, с пушистым персидским котом на обложке. Кот был рыжий, а Скворцова — совсем белая. Не ожидала, что кто-то на самом деле будет рыться в её вещах? Может и так. Но Вадим на этом не остановился, он вывалил содержимое сумки на соседний стол, демонстрируя одногруппникам и несколько белых чистых платочков, очевидно, захваченных еще из дому, и катины «олвейсы», и всё остальное, что она скрывала от чужих глаз, вперемешку. Даже ключи со смешным розовым брелоком в форме туфли со свинкой вместо помпона — и те оказались на столе.
И он, наконец, добился своего. Скворцова побагровела, а по щекам потекли злые слёзы. Хуже для неё было только отправить её гулять при всех в белье или без него, но до этого, к счастью, никто не додумался. Да и не смог бы Вадим её раздеть. А если и смог бы — думал бы вовсе не о том, о чем следовало, а этого он как раз пытался избежать.
Но и этого Вадиму было мало. Пока Лариса, подбежавшая к разбросанным по столу вещам, с наслаждением осматривала и комментировала каждую вещицу из Катиной сумки, сам Туманов медленно рассматривал блокнот. Пока даже не открывал, а словно изучал, как энтомолог особенно интересного жука. Скворцова молчала, хватая ртом воздух. Что бы ни было в блокнотике, а это было для неё явно очень ценным, и она совсем не хотела, чтобы оно попало в такие руки.
Девчонка привстала со своего места, и затаила дыхание. Повлажневшие от слёз глаза пристально следили за каждым его движением, грудь быстро поднималась и опускалась, а кулачками она зажала собственные длинные расширяющиеся ближе к запястьям рукава. Она даже рот приоткрыла. Словно надеялась, что Вадим её немного помучает, но потом благородно скажет, мол, ладно, извини, это твои личные вещи, и я не имею права совать нос в твой блокнот.
Так и стоило сделать на самом деле. Теперь он это понимал. Но тот, другой — он прошлый — посмотрел ей в глаза и сказал:
— Итак, что же у нас тут такое в этой любопытной книжечке, а, Скворцова?
— Положи на место! — она сорвалась, наконец, на визг, и эта падла — он сам — удовлетворенно улыбнулась. — Это не твоё!
Тот, другой Вадим слегка погладил обложку с рыжим котом, нежно, словно она была живой кошкой. Улыбка стала еще паскуднее, а глаза поблескивали из-под очков.
— А если не положу, то что? — с явной иронией в голосе поинтересовался он.
— Будешь последней сволочью, — мрачно отозвалась Скворцова. — Это личное. Отдай, в конце концов, должны же у тебя оставаться какие-то зачатки совести! — она уже взяла себя в руки, и, хотя голос дрожал, визга больше не было.
— Ах, личное? — бархатно-ласковым голосом поинтересовался тот-другой. — Ну раз личное, то будет хорошим поводом впредь не разбалтывать то, о чем тебя настоятельно просили молчать. Я, помнится, предупреждал.
И ведь знал, прекрасно знал — не она рассказала, что они были в клинике. Вадим просто хотел вынудить девчонку убраться из универа. Выжить, чтобы она не мозолила глаза. А она всё никак не поддавалась. И тут просто так взять, и не ударить в неожиданно открывшуюся болевую точку?.. Будь у него побольше мозгов и той самой совести, он бы не ударил. Но ни того, ни другого у версии до аварии не наблюдалось. Так что он медленно открыл блокнот и развернул его ко всем первой страничкой.
Там не было ничего особенного на самом деле. Просто рисунок карандашом. Женщина средних лет, похожая на саму Катю, с легкой поуулыбкой, но со слезами на черно-белых щеках. А под рисунком стихотворная подпись, просто рифмовка:
«Возвращаясь — возвращайся,
Только больше не уйди,
И в семью вернется счастье,
Ком растает, что в груди…»