Принесли мой десерт — горячие вафли с мороженым. Дымящийся кофе. Мне нужно было отвечать, но очень хотелось насладиться десертом. Нельзя было одновременно говорить об этом и наслаждаться. Тягучая карамель прилипла к миниатюрной ложечке, и я наматывала её до тех пор, пока не уловила рядом с моим плечом знакомое присутствие. Незримая тень встала между мной и зеркально-чёрным окном, мы соприкоснулись с ней душами — никто не заметил. Стало вдруг спокойно, тепло, сладко. Украшение из жжёного сахара кольнуло язык знакомой с детства горечью. Он, тень, поморщился, так как сладкого не любил.
— Ксюш, это и не я. Он мой фантом. Считай, одухотворённая выдумка, получившая некую форму.
Она прищурилась:
— Подробности в студию, Анна Сергеевна! Когда он появился, как ты выдумала его? И главное — почему Убийца, а не Королевна какая-нибудь или Рыцарь.
— Что ж, я расскажу.
Тут мне стало совсем замечательно. У Ксюхи есть её колпак, а у меня есть телохранитель, которого можно смело называть выдумкой. За нашим столиком было трое, но об этом никто не мог узнать. Фантом оставался невидимым для всех, кроме своего создателя.
Во всяком случае, я была уверена в этом до сих пор.
***
Мне было четыре с половиной года, когда я нечаянно убила лягушку.
Это лето, проведённое в загородном детском саду, принесло мне множество открытий.
Во-первых, перед отъездом, во избежание проблем с косичками, хвостиками и вшами, мама отвела меня в парикмахерскую, где мою голову быстро обрили до состояния лысого ёжика. По приезду стало ясно, что я — единственная девочка, с кем обошлись подобным образом. Оказывается, волосы в летний садик было можно, и пока я безутешно плакала по моим волосам, другие девочки жизнерадостно вплетали ленточки в косы и вязали на хвостики цветные капроновые банты. Меня сходу окрестили лысой, и это ужасающее прозвище преследовало меня так же упорно, как пенки в овсяной каше и изнуряющий тихий час, когда нужно было вести себя тихо и не шевелиться. Посмевших скрипнуть пружинным матрасом или произнести хотя бы слово выставляли в холодный коридор в одних трусах.
Зелёный с белым коридор выглядел по-больничному, в нём нас лечили от бездумного и безмятежного детства, в нём в нас вбивали реальную жизнь и учили быть стойкими. Мой дедушка гордился мной — он был военным и любил стойких внуков. Он привозил мне клубнику, помятую с сахаром, и всё время повторял анекдотичное «лагерь есть лагерь, срок нужно отбыть полностью».
Во-вторых, я узнала, что на свете существует такая штука, как воровство. Обокрали всех. Сначала сказали сдать все расходные материалы. Туалетную бумагу, зубную пасту, мыло, цветные карандаши — всё, заботливо сложенное родителями в наши отнюдь не детские неподъёмные чемоданчики с запасом «на всё лето», — перекочевало в руки воспитательниц и исчезло в неизвестном направлении. Чуть позже из чемоданов пропали некоторые платья, юбочки и футболки, обувь. Должно быть, где-то поблизости, так же, как и в Ксюхиной комнате, существовала ненасытная чёрная дыра, жадно поглощавшая наши вещи.
В-третьих, я открыла для себя, что иногда могут быть запрещены даже такие простые и естественные дела, как посещение туалета. Когда тебе четыре, ты как-то не задумываешься о столь приземлённых вещах. Куда более понятны наказания в виде крашенного зелёной краской угла или запрета на просмотр вечернего мультика. Конфискованной конфетой меня уже тогда было не пронять, но я и не помню, чтобы в той адской тюрьме водились конфеты. Там обитали только жуткие склизкие супы, комковатые каши и какао с огромными морщинистыми пенками. Если бы я писала ужасы, то непременно сделала бы ожившими монстрами эти невозможные для принятия вовнутрь субстанции.