Письмо двенадцатое
Я сделал все, о чем Вы просили меня. Когда зазвучала соната, я прочитал третье Ваше письмо. Как только я произнес фразу о самолете, гибкий пластиковый лист засветился мягким, как будто солнечным светом, хотя на улице был темный спокойный октябрьский вечер. А настольная лампа вдруг погасла на мгновение. Где-то во мне, в тайниках моего сознания прозвучало: "Спасибо за помощь!" Слова эти сопровождались музыкальной фразой из Корелли. Если это не ответ, то что это? Может быть, Вы объясните?.. Голос был женский, низкий, бархатный. ВЛАДИМИР.
Письмо тринадцатое
Имя женщины, которая Вам ответила, - Танати. На корабле нас было двое. Теперь, когда Вы как будто убедились в правдивости моих писем, прошу выслать мне диск с записью, если Вас это не затруднит. ИРИНА-РЭА.
Письмо четырнадцатое
Ирина, одна деталь противоречит самому духу событий, о которых Вы рассказываете. Я имею в виду контакт между цивилизациями. По-видимому, он состоялся? Но если так, почему мы с Вами это допустили? Контакт - это музыка разума, это новые диковинные корабли на стапелях, затем - в сверкающем от звезд пространстве, затем - на новых неведомых землях-планетах. Это событие необыкновенное, ко многому обязывающее обе стороны. Легче всего изобразить встречу братьев по разуму в кино или повести, следуя традициям. Написано об этом немало, но кто поручится, что в книгах отыщется хоть одна правдоподобная ситуация, предвосхищающая события?
Высылаю Вам запись музыки Корелли. Постоянно думаю о том вечере, когда она звучала так обещающе. ВЛАДИМИР.
Письмо пятнадцатое
Спасибо за сонату Корелли. Теперь я могу поддерживать связь с кораблем. Утрачены собранные материалы, и я не знаю, как их теперь восстановить.
Вы спрашиваете относительно возможности контактов. Контакты непозволительны, если они охватывают сразу широкий круг людей. Многое тогда изменяется, и нет никакой решительно возможности вернуть события в исходную точку и начать все снова. Представьте, что подобный факт стал всеобщим достоянием. Мгновенно придет в действие механизм, который связан с социальным расслоением во многих странах и с другими известными Вам явлениями. Начнется борьба за контакты, за использование их в своих целях. Это изменит ход развития, эффект в конечном счете получится отрицательным. Как это ни странно, но контакты - не панацея от бед.
Контакты личные, например наша с Вами переписка, допустимы. Иногда они желательны. Во всяком случае, Ваши письма я жду с нетерпением. Расскажите о себе. РЭА.
Письмо шестнадцатое
Если Вас интересуют гербарии и коллекции, я мог бы связаться с моим другом, который работает в Томском ботаническом саду. Нетрудно написать в Киев, в Ташкент, что касается Главного ботанического, то это как раз проще всего, ведь я почти коренной москвич. С этого "почти" я начинаю рассказ о себе, в надежде, что и Вы напишете несколько слов, которые будут для меня бесценным подарком (не забывайте о моей профессии).
Я не помню отца, да и не могу его помнить: осталось лишь несколько пожелтевших фотографий, которые моя мать, затем тетка хранили как зеницу ока. Родился я перед самой войной, в дальневосточном городе. Помню снежные метели, сугробы, долгие зимние вечера, а весной - аквамариновую бухту моего детства, где даже в апреле еще плавали льдины, а рядом с ними то тут то там появлялись нерпы, охотившиеся за рыбой. Над бухтой бродили цветные облака - розовые, жемчужные, коричневые, синие. Нигде позже таких облаков я не видел. И с весны до осени особенный смолистый запах доносили ветры с гор, где на каштаново-серебристых под солнцем каменных горбах зеленел кедровый стланик.
Помню трудный месяц, когда мать не хотела мне говорить об отце. Запомнилось ее лицо, я и теперь вижу ее такой, какой она была тогда. Наконец я узнал: отец погиб в боях под Харьковом.
Вскоре я потерял мать. После войны мы перебрались с теткой моей в Москву, к родственникам. Затем - школа на Рабочей улице, новые друзья, голубятни близ Андроникова монастыря, катанье с крутого холма на санях.
Порой вдруг вспоминается широкая лента Амура, горящие дома на его берегу, товарные вагоны нашего поезда, безнадежно застрявшие в тупике ввиду боевых действий против Квантунской армии. В августе сорок пятого, когда мы перебирались в Москву, было жарко, солнечно. Много западнее, под Челябинском, дым от заводских труб висел пеленой, маревом, солнце было горячим и красным. Я впервые в жизни держал в руке стакан молока и боялся притронуться к нему губами. А в жарком багряном зареве над городом шар солнца опускался и горел, как уголь в паровозной топке.
Позднее я прочел письмо отца к матери и многое пережил заново. Отец мой сибиряк, участвовал в гражданской войне; окончил рабфак, потом технологический факультет. Мать говорила, что выглядел он всегда молодцом и, когда началась война с Германией, он ушел на фронт добровольцем, несмотря на возраст. Впрочем, мне так и не удалось установить, сколько лет тогда было отцу: два сохранившихся документа - брачное свидетельство и старая курортная книжка - расходятся в этом. По-видимому, ему было уже пятьдесят; первый из документов определенно указывает на этот возраст. ВЛАДИМИР.
Письмо семнадцатое
Вы как будто читаете мысли на расстоянии. Это удивительно. Я-то думала, что это удается только мне. Ваш рассказ так заинтересовал меня, что я хочу услышать продолжение. До этого письма я по какой-то неуловимой ассоциации думала как раз о Вашем отце. Вскрываю конверт - и что же? Как будто по мысленной моей просьбе слова вдруг складываются в строки, по которым удается проследить судьбу человека.
Сибирь я видела на выпуклом селенировом стекле нашего корабля, зато всю разом. Огромный лесистый край, завораживающий своими просторами и светлыми лентами рек. Маленькая подробность: тайга из космоса кажется чаще всего коричневатой, но вовсе не синей и не зеленой, как об этом пишут. Это нетрудно исправить и в Ваших рассказах. То же, впрочем, относится к тропическим лесам. Только пустыня не меняет своего цвета, и с огромной высоты выглядит она точно так же неприглядно, как и вблизи. Но космические снимки получают с помощью светофильтров, и цвет в конце концов восстанавливается, что ввело в заблуждение не только Вас. РЭА.
Письмо восемнадцатое
Мне предстоит ответить на Ваш вопрос, и, сев за письмо, я раздумывал, как это лучше сделать. Потом решил: буду рассказывать так, как я рассказывал бы своему другу. Итак, об отце. Зимой двадцатого года красноармейцы без единого выстрела овладели Красноярском. Белые сдались, армия Колчака по существу была разгромлена. Позже отборный корпус генерала Каппеля, отступая с боями, пройдет по байкальскому льду навстречу японцам, оккупировавшим Забайкалье. Но Тридцатой дивизии, преследовавшей белых, еще предстоят бои с белочехами, операции в долине Селенги, бои близ монгольской границы.
Сохранилось фото: дом в Иркутске, перед ним - группа красноармейцев. Дом украшен плакатами, рядом с домом самодельная трибуна и мастерски сделанная из снега фигура бойца с винтовкой. Мой отец стоит во втором ряду. Мать особенно берегла фотокарточку, и теперь она открывает мой альбом. Именно недалеко от Красноярска начинается боевой путь отца: он вступил добровольцем в Тридцатую дивизию и прошел с ней путь до низовьев Селенги. Второе фото моего альбома запечатлело Гусиноозерский дацан, резиденцию ламы-ахая, главы буддистов в России. Мой отец стоит у трофейного "мерседеса". Рядом красноармейцы. Поездка к ламе была необходима, чтобы получить разрешение ловить рыбу и охотиться. Коренное население этих мест - буряты считали и рыбу и птиц неприкосновенными. Запасы продовольствия в Тридцатой дивизии подходили к концу, и комдив Грязнов отрядил два "фиата", два "мерседеса", взятые у колчаковцев, для дипломатической миссии в Гусиноозерский дацан, где находился трехэтажный дворец ламы. Здание дворца было украшено двумя золотыми оленями с колесом между ними и казалось величественным и грозным. Позже я встречал репродукцию этой фотографии в какой-то книге. Миссия Грязнова принесла успех: лама объявил верующим, что запрет на ловлю рыбы и отстрел дроф не распространяется на красноармейцев. Думаю, что трофейные машины и кавалькада всадников произвели на ламу впечатление.