Звон доспеха Конана и звяканье цепи привлекли внимание женщины, она повернулась и посмотрела на Конана, чье мрачное выражение немного смягчилось, когда он узнал ее.
— Нисса. Я видел, как тебя забрали. Я думал, ты мертва.
— Я так же думала про тебя, пока они не принесли тебя сюда, — сказала она. — О, Конан, было бы лучше, если бы мы были мертвы. Стигиец — это дьявол, я знаю это.
Меня принесли во внутренний двор, где я наблюдала сцену ужаса за пределами воображения. Затем охранники выбежали из башни с длинными копьями и отогнали крылатых существ. Они отвели меня в башню, где заключили в тюрьму вместе с другими, которые также были захвачены в плен.
Конан хотел сказать Ниссе о Валантиусе, который сейчас должен продвигаться из глубин крепости, если он и его люди до сих пор еще живы, но решил промолчать, не желая выдавать присутствие Валантиуса офирцам.
Здесь было небольшое помещение установлено на краю башни, и Конан увидел, как две фигуры выходят из двери. Стигиец подошел к большой бронзовой чаше, все еще облаченный только в длинную набедренную повязку, окаймленную серебряной нитью, следом за ним шемитка. Он нес длинный резной жезл, а символы на его смуглой коже таинственно блестели в свете неземного пламени.
При виде стигийца высокий дворянин встал.
— Некхем, освободите меня. С моей королевской кровью и вашей магией я могу стать королем Офира. Зачем тратить мою жизнь бесцельно, когда я могу помочь вам стать совместным правителем целого королевства?
Стигиец повернул свой мрачный взор на дворянина и проговорил мягким тоном:
— Не бойся, принц Тан. Твоя кровь не потратится впустую. Но ни мирская власть, ни армии всего мира не смогут защитить меня от моего врага. И не поможет сталь, интрига, хитрость или скрытность. Только глубокая мудрость темноты. Только мои мистические охранники и жертвы. И мне нужна еще одна жертва.
— Некхем! Освободи меня, сейчас же! — принц Тан протянул к нему свои цепи, но Некхем повернулся спиной к принцу и склонился над пламенем.
Стигиец широко развел свои руки и начал напевать на языке, неизвестном Конану. При звуках его голоса пламя начал мерцать. Не было никакого даже слабого ветра вокруг башни, но было нечто, что заставляло странное пламя извиваться и трепетать, как будто во власти шторма.
Конан посмотрел вверх и увидел ночь, усыпанную чужеродными звездами, как если бы здесь было два неба, и его кожа покрылась мурашками от сверхъестественного ужаса, который невозможно отрицать здравым умом, так он был прямо перед ним. Затем темная фигура пролетела через эти звезды, увеличиваясь с каждым мгновением, пока что-то огромное не зависло в темноте за пределами крепости, его жуткая фигура была видна в неестественном свете колдовского пламени, его рваные крылья били в знойном воздухе, как крылья гигантского кондора.
Ничего подобного Конан никогда не видел, он и не знал ничего, с чем можно было это сравнить. Его ум испытал ужас от осознания того, что такое существует, богохульство на лике творения, что отразило все разумные доводы и пригрозило отправить разум, который пытался познать все это, в кружащиеся заливы безумия. И тогда Некхем повернулся спокойно к существу, поднял свой посох и поманил одним словом, а порожденный ночью ужас опустился на крышу башни и сложил свои крылья.
Разум Конан был переполнен злобой от присутствия этого существа. Он рвал на себе цепи, как обезумевший тигр. Тем не менее, не в состоянии разорвать свои оковы, он бросился на одного из офирцев в отчаянной попытке схватить его оружие, но человек стоял невозмутимо, с пустым взглядом, в нескольких дюймах от рук киммерийца.
Некхем шептал и напевал перед жутким существом. Его высокая, темная и украшенная символами фигура была как осколок относительной нормальности перед тем, что казалось огромной черной раной в ткани мироздания, через которую изливалось живое безумие и обретало свою форму.
Тень замерцала в пламени, которое пылало в большой бронзовой чаше, тень, которая превратилась в темный призрак. Образ, который появился там, оказался смуглым человеком высокого роста, стигийцем как и Некхем, облаченным в вышитые золотом терракотовые одежды, украшенные ляпис лазурью. Его аристократичные черты лица были выгравированы злобой, и наглость настолько укоренилась в них, что он сам уже не замечал эти качества в своем внешнем виде. Темный образ человека в пламени шагнул вперед с циничным смехом, что был с оттенком безумия, и Некхем повернулся к фантому, его лицо приобрело пепельный цвет, глаза расширились от страха и узнавания.