И Глеб молчал. Тащился кое-как, одурев от природных неудобств, глядя под ноги, спотыкаясь на каждом шагу. Шел-шел, да и наткнулся вдруг на широкую спину лешего. Протер глаза и осмотрелся. Они стояли перед длинным пологим спуском. Внизу синела мелкая речушка. Поле широким клином спускалось к ней, его границы справа и слева значительно сблизились. Сзади смутно виднелась та лесополоса у дороги, от которой они стартовали – не так уж много прошли, как казалось. За рекой раскинулись желтеющие луга, местами росли группы деревьев. Низко над горизонтом стягивались серые тучи, и вечернее солнце медленно погружалось в них.
– Хорошую петлю мы срезали! – с улыбкой сказал Григорий; Глеб посмотрел ему в глаза и невольно улыбнулся в ответ.
– Вон, – объяснил леший, – за теми деревьями проходит дорога, по краю поля, и за рекой сворачивает в нашу сторону. Стало быть, мы опять выйдем на нее где надо, а там и до дома рукой подать. Знаю, что устал ты с непривычки, но отдыхать не советую – потом не встанешь. А там, видишь, дождь собирается. Укроемся в ближайшем лесочке и заночуем. На-ка вот, хлебни из моей баклаги, и вперед. Авось тут полегче будет: под гору все-таки.
Глеб с радостью согласился: ему важнее было расположение лешего, чем привал на голом бугре. И захотелось окунуть уставшие ноги в прохладную речную воду. Вся компания немедля тронулась в путь. Глеб подумал, насколько легче идти, когда видишь цель! Река манила свежей прохладой.
Расстояние преодолели в каких-нибудь полчаса и окунулись в шелест рогоза. Глеб снял обувь, носки и вброд перешел реку, а потом ступил на мягкую траву.
На закате укрылись в крошечном березовом лесочке, который Григорий наметил еще с пригорка. В небе уже громыхало. Быстро темнело. Они споро соорудили шалаш и разложили запасы, чтобы успеть поужинать до дождя. Как только упали первые капли, Глеб завалился спать. Рядом пристроились Никифор и зяблик, а леший с волком замешкались снаружи. Гроза пронеслась быстро, а потом на всю ночь зарядил нудный осенний дождик. Шалаш промок насквозь, только листья, служившие постелью, оставались сухими, но от земли шли влажные испарения, и было холодно.
Глеб Калинин проснулся на рассвете, потому что его бил озноб. Лицо горело, а руки и ноги были как лед. С двух сторон его грели Григорий и волк, но это не помогало. Он выбрался из тесноты и сел. Согреться было нечем: все уже было надето, все пуговицы застегнуты. В такой сырости даже костер не развести. Руки не гнулись от холода, можно было попробовать согреть их горячим дыханием – внутри как будто работала домна, и раскаленный металл заменил кровь, – но дыхание улетучивалось легким облачком, а ногти оставались такими же синими, и рукам становилось еще холоднее.