Наконец-то мы выбрались на прочный асфальт. Цивилизованное дорожное покрытие после мытарств на штормовой российской грунтовке успокаивало. Меня немного клонило в сон.
Сейчас бы освежиться чашечкой кофе – о пагубности этой мысли я догадалась слишком поздно, когда синдром Корсакова опять дал о себе знать:
...и ближайшие десять минут смотреть в сторону попутчика я избегала.
День потихоньку прояснялся, подвижное небо было высоко и неровно, все в мелких кудряшках мутноватой облачности.
Мы двигались по извилистой дороге, изобиловавшей глухими поворотами и совершенно заплутавшей в обширном поселке, – то и дело мне приходилось тренировать тормозную систему Гакгунгры. Дворы вдоль дороги сплошь крепкие, основательные, дома каменные, гаражи кирпичные, сараи – и те их бруса: крестьяне живут себе и не тужат; станут они кормить нас, худосочных и бесполезных горожан, как же! Сами съедят свои окорока, сметаны, свеклы и укропы; без "Амаретто" и порнухи – кажется, кроме этих продуктов, город уже ничего не может поставить в деревню – как-нибудь перетерпеть можно...
Миновав поселок, мы вторглись в просторный и прямо-таки шишкинский пейзаж, очень воздушный и совершенно беззвучный – вот разве что поскрипывал, наверное, ствол сосны, выпрямившейся среди немыслимого оттенка поля, где многочисленные влажные цвета были мелко нарублены и винегретно перемешаны.
Сосна занимала положенное ей место в левом углу композиции. Наискосок от нее, у обочины, бездарно модернизируя классический пейзаж, стояли "жигули": лицом к нам, но на правой стороне дороги.
– Не стоит! – быстро среагировал мой попутчик на то, что я притормаживаю.
– Там что-то стряслось! – отмахнулась я.
– Не стоит, – упорствовал он, но я пропустила его совет мимо ушей.
Их было трое. Один лежал на асфальте в нехорошей, какой-то "мертвой", позе, второй стоял перед ним на коленях, третий выбегал на дорогу и с бесстрашием парламентария размахивал чем-то бельм, кажется, полотенцем.
– Газуй! – тихо, но требовательно произнес мой попутчик.
– Куда?!
– Прямо на него... Он. отскочит в последний момент.
Парламентарий стремительно приближался; у него были крепкие нервы – во всяком случае, крепче моих – я затормозила, вышла, склонилась над мертвым.
– Господи, что тут у вас?
"Мертвый" приоткрыл правый глаз и сально улыбнулся.
Все произошло быстро и просто. Мертвый пружинисто вскочил, коленопреклоненный последовал его примеру.
Я тупо смотрела на асфальт, где только что лежал беспамятный человек и спиной чувствовала: в моем тылу происходит что-то нехорошее.
Я медленно обернулась, чувствуя, как справа налево, по мере кругового движения, на меня наплывает ощущение немоты – той самой, которая окатывает тебя в кошмарном сне, когда хочется орать и звать на помощь, но вместо членораздельной речи на губах созревают какие-то неповоротливые и тяжелые, точно груда камней, звуки.
Так я и стояла, разинув рот и беспомощно мыча.
Они выстроились перед Гакгунгрой в позе белокурых бестий из гитлеровского кино – расставив ноги и заведя руки за спину; на вид им было лет по двадцать; кожаная с ног до головы экипировка, пробитая заклепками – должно быть, в часы досуга они полируют металл зубным порошком.
Не хватало им только эсэсовских фуражек с черепом вместо кокарды.
Точно по команде они опустили руки.
"Мертвый" был вооружен монтировкой, "парламентарий" – стальным прутом, коленопреклоненный – приземистый, коренастый, длиннорукий, словом, типичный житель Огненной Земли, где в джунглях водятся кинг-конги, – что-то сжимал в кулаке.
С коротким щелчком из кулака высунуло нос голубое лезвие.
– Девушка! – тоном коверного клоуна обратился ко мне "мертвый". – У вас есть в багажнике запаска?
Я скорбно кивнула. Есть, совсем свежая, месячная - наверное, не более месяца назад ее сперли с завода и продали Алке на блошином авторынке.
– Отдайте ее нам, – вежливо попросил он. – А то у нас резина лысая.
Врет. Резина у них отличная и притом высочайшего качества: я успела заметить "мишленовское" клеймо на скате – мне бы такую резину, да на все да на четыре колеса.
Направляясь к багажнику, я заметила: мой попутчик безмятежно сидит на своем месте и развлекается тем, что подталкивает чертика, висящего на зеркальце, – чертик болтается туда-сюда; "Вот сукин сын! – подумала я, – с меня, похоже, сейчас снимут скальп, а он развлекается с брелоком".