...и порыскала взглядом: от кого бы могли исходить ароматы такой плотности?
По сверкающей лестнице нисходила азиатская женщина средних лет в невероятно белоснежном пиджаке. В стороне от парадного подъезда стоял полный мужчина со щеками такой восковой спелости, что в них хотелось впиться зубами, как в мягкую, сочащуюся янтарным соком грушу, – что-то в его позе было неловкое; уронив левое плечо, он пытался нащупать что-то в кармане. Смысл позы расшифровать оказалось нетрудно: в глубинах просторных брюк совершенно автономно от взгляда, скользящего по лакированному паркингу, от выражения лица, от правой руки, в которой быстро тлела сигарета, происходило характерное шевеление – мужики имеют обыкновение, впав во внезапную задумчивость опускать руку в карман... Внезапно за спиной моей возник звук – оглушительный! – если брать во внимание его природу... (во всяком случае, нужно обладать большим талантом и навыком, чтобы исторгать из себя подобные густо-басовые рулады).
Эта женщина с тщательно отштукатуренным лицом бухгалтера совместного предприятия прохаживалась на углу паркинга и жевала что-то продолговатое, полуочищенное от кожуры блестящей обертки; старик Корсаков тут бы не смолчал:
...подавив икоту, я присмотрелась к обладательнице столь нетривиального таланта... А что, ее дедушка мог вполне иметь красивые льняные волосы и прекрасное рязанское лицо.
– Слушайте, – спросила я. – Ваш дедушка, часом, не служил в Конармии? Там был один боец, который восхитительно умел вот так развлекать ратных товарищей... Называлось это, кажется, "орудие номер два нуля, крой беглым".
Она продолжала жевать и трубить, совершенно не смущаясь собственной неосторожностью; больше того, она продолжала, даже встретившись со мной взглядом.
Глаза у нее были карие – красивые, спокойные и глупые.
– Катись ты, – парировала она, заканчивая на высокой ноте; скомкала фантик и пульнула серебряным шариком в меня; я увернулась, и маленький снарядик вприпрыжку понесся к ногам грушеголового господина, невозмутимо продолжавшего свои потаенные массажные пассы. Я, было, подумала посочувствовать: "Вам трусики жмут?" – однако вовремя прикусила язык: не ровен час, меня здесь еще поколотят.
Швейцар в зеленой униформе, расшитой золотом, напоминавший генералиссимуса, переломившись пополам (в нем, как минимум, два метра роста), учтиво объяснял что-то на вполне приличном английском японской женщине; та слушала и бессмысленно улыбалась – не кому-то конкретному, а в пространство. Уличный генералиссимус производил впечатление подростка: патологическая худоба, подчеркнутая баскетбольным ростом, смуглое, скорее даже закопченное узкое лицо – точно только-только прибыл сюда с берегов самого синего в мире Черного моря, где можно расслабиться, разомлеть на солнце и не думать о том, что мама тебя только затем и произвела на свет, чтобы ты в идиотски-пышной ливрее торчал под козырьком отеля, кланялся богатым самураям и рассылал во все стороны лакейские улыбки.
Я поинтересовалась: что он заканчивал – ИнЯз или Институт международных отношений?
– Вам нечем заняться? – он быстро, профессионально осмотрелся, бегло оценил мою внешность и сдержанно кашлянул в кулак – намекая, по всей видимости, что присутствие здесь, на огороженном столбиками пространстве, людей вроде меня не вполне уместно.
Заняться? Отчего же нечем; я занята, мы играем в прятки; один пожилой человек так замаскировался, что я никак не могу его отыскать...
– Хромой такой... Левая нога в ортопедическом ботинке. Не видели?
Поразительно – он видел и запомнил.
Он запомнил благодаря какой-то странности... Ах да, он был очень бедно одет, и вообще производил впечатление полунищего, однако при этом на ходу жевал шоколадную конфетку – что-то из известного семейства, где "толстый-толстый слой шоколада".
Ой, не нравится мне все это... Безденежный старик, все последнее время едва-едва сводивший концы с концами, раскошеливается на "сникерсы" или что-то в этом роде?
– Он задал мне тот же вопрос... – швейцар стыдливо отвел глаза. – Насчет института. И еще спросил – не грустно ли все это.