– Это, – Вадик поднял палец, указывая в потолок, – будет помечено пятью звездочками.
Понимаю... Как хороший выдержанный коньяк: крепко, терпко, пьянит и валит с ног.
– "Пять звездочек" – продолжал Вадик – это значит очень круто; настолько круто, что это "порно в квадрате" почти везде в мире запрещено; вот мы и закрываем эту брешь в кинорынке, к тому же "пять звездочек" неплохо расходится у нас – в среде восточных ребят.
– Восток – дело тонкое, – заметила я, оглядывая знакомую комнату; здесь ничего не изменилось, только обои сильно выцвели и мебель состарилась.
– Тонкое, – согласился Вадик. – Настолько тонкое, что, если у тебя в кадре нет анального секса, с тобой никто и разговаривать не станет... – он посмотрел на часы. – У тебя дело или ты просто проветриться заехала?
Я покачала головой, поднялась с дивана, уселась в старое кресло-качалку, забросила руки за голову, прикрыла глаза...
– Брось ты! – скептически отозвался на мой намек Вадик. – Все это мы давно проехали, это не имеет никакого смысла. Ты ж неглупый человек, должна понимать.
Он проводил меня до калитки. Я погладила шершавый воротный столб, шепнула:
– Палочки-выручалочки, Вадик! – и окинула взглядом старый участок, дом, на втором этаже которого теперь вовсю работает специфический кинопавильон; я прощалась – со старыми яблонями, кустом сирени возле несуществующей веранды – больше я сюда не вернусь.
Он не расслышал.
– Что?
Я рассказала ему про Крица – ради проформы; на то, что Вадику хоть что-то известно, я не надеялась.
Тем не менее, тем не менее!
Он видел Ивана Францевича. Я вцепилась в друга детства и вытрясла из него всю информацию.
Рассказанное Вадиком в голове у меня не укладывалось.
Да, он видел. Был по делам в столице Огненной Земли, зачем-то заворачивал в Агапов тупик, проезжал мимо сквера и видел.
В сопровождении какого-то мордастого молодого человека он шел от Дома с башенкой к машине.
Вадику показалось, что Криц был вдребезги пьян. Он едва волочил ноги; молодому человеку приходилось поддерживать его. Вадик торопился и останавливаться не стал.
У Роджера я спросила, не звонил ли в мое отсутствие Зина.
Что он ответил сквозь смех, я не разобрала. Тогда спросила у телефона. Успех тот же. Мой старый черный друг, доносящий вести из различных концов Огненной Земли, сделан из толстого эбонита (названьице же у этого материала!), он вислоух и похож на спаниеля года рождения эдак пятьдесят девятого; из рассказов бабушки мне известно, что прежде в наборный диск была вставлена металлическая пластинка с надписью "Будь бдителен – враг подслушивает!" Естественно, эбонитовый спаниель никакой памятью не обладает, – не то что новейшие поколения аппаратов.
Надо бы Панину позвонить; я обещала держать его в курсе моих зарисовок.
Он терпеливо выслушал мой отчет, внимательно посмотрел – кадр за кадром – очередной отрезок комикса, и – странно – не проявил особого интереса к тому кадру, где пышет жаром восьминожка под сенью пальмовых листьев – значит, старый стал.
– А когда твой поэтический дружок видел Францыча пьяным?
Когда... Вадик же говорил. Ах, да, это было как раз накануне денежной реформы, в четверг или пятницу.
– Ты уверена, что он был именно пьян?
Я тяжко вздохнула: ну конечно, конечно, если человек шатается из стороны в сторону и едва волочит ноги, значит он перед этим выпил бутылку кефира или отведал что-нибудь вроде:
...интересно, кстати, что это за продукт такой – жидкий, твердый или сыпучий?
Панин молчал.
– Серега, ты в своем уме? – грустно спросила я. – Ты полагаешь, что мой учитель накурился? Или... как это принято выражаться... наширялся?
Я повесила трубку и подумала, что хорошо бы принять ванну.
Разделась, долго стояла перед большим зеркалом, вделанным в дверцу шкафа, изучала обнаженную натуру... Живота нет – это очень хорошо. Грудь маленькая, уместится в ладошку – это кому как, на любителя; Панину, допустим, всегда нравилось, он не любит грудастых; интересно, каковы в этом отношении вкусы у Зины? А что – "лицо женщины" (так, кажется, мужики между собой называют ту часть тела, на которой люди сидят)? Нет, "лицо" маловыразительно: бледновато, худовато, не впечатляет; эх, мне бы да какое-нибудь кубинское лицо! Сочное, тугое, тропически- пышное – такое, чтоб у них кровь пенилась и глаза вылезали б из орбит; говорят, кубинцы своих девочек заставляют спать на животе, чтоб сохранялось и не мялось "лицо", – понимают кубинцы толк в этом деле.