Вчера в платяном шкафу, в ящике, служащем складом для грязных колготок, я наткнулась на бумажный пакет: подарок Зины, шампанское.
Вот что значит плохо знать классику: я перепугала порядок действий.
Сперва – откупори шампанского бутылку, а уж потом – перечти "Женитьбу Фигаро" – подожди, брат Моцарт, не оставляй стараний и не убирай ладоней со лба, сейчас мы растворим нашу грусть. Прихватив шампанское, я отправилась к Панину. Я шла через двор и потому воспользовалась "черной лестницей".
Дверь в квартиру была нараспашку.
Панина я обнаружила в компании Музыки на кухне. Они мрачно сидели за столом друг напротив друга – как Карпов и Каспаров в матче за чемпионский лавровый венок – и время от времени делали прямолинейные ходы.
Фигур на столе было всего три: две стограммовые зеленые пешки и зеленого оттенка тура ("Ройял", естественно). Учитывая, что оба они играли белыми, зеленой туре приходилось туго: ее загнали в угол и давили.
– Вам не хватает ферзя! – я водрузила на игровое поле свою роскошную бутылку.
Панин молча поднялся, достал из мойки относительно чистый стакан, сунул мне в руку и вернулся на свое место. Они выпили.
Они выпили, не чокнувшись, это мне не понравилось.
Я постучала костяшкой пальца по дверному косяку:
– К вам можно? Или мне подождать в приемной?
Музыка поднял на меня влажные воспаленные глаза, Панин тем временем налил.
– Ломоносов... – хриплым, загнанным в чрево голосом произнес Музыка. – Садись, помянем.
– Господи! – я тяжело опустилась на табуретку и указала взглядом на зеленую бутыль. – Что, по этому делу?
– Нет, – отрицательно качнул головой Панин.
Музыка коротко рассказал: попал под поезд, где-то у черта на рогах, в Солнцево. Что Ломоносов там делал – последние лет двадцать он никуда за пределы Агапова тупика не удалялся, это всем известно - непонятно.
Бедняга... Жил один-одинешенек на этом свете, не стало человека – никто и не вспомнит. Кроме нас... Ладно, пусть ему земля будет пухом!
– В том-то и дело, – буркнул Панин.
– В чем, – переспросила я.
В том-то и дело, пояснил Панин, что, оказывается, были родственники. Уже появлялись в РЭУ оформлять какие-то документы, связанные с правами на жилплощадь.
– Да не было у него никого! – выкрикнул Музыка. – Я-то знаю! Ни племянников, ни деверей. Жена была – да, давно. - Ну так и умерла она три года назад, мне Ломоносов сам говорил.
Музыка заплакал – ни с того ни с сего, без подготовки; лицо его было неподвижно – наверное, именно так, без всхлипов и стонов, льют иногда с тоски большие каменные слезы гигантские серые изваяния на острове Пасхи. Панин отвел его в комнату, уложил и вернулся к шахматному полю; двинул вперед свою пешку, вопросительно посмотрел на меня.
– Нет... Я сегодня разыгрываю глухую сицилианскую защиту. А ты решил поставить себе мат?
Он повертел стопку в пальцах, вернул ее на стол.
– Ладно, тайм-аут...
Он принял душ, поджарил яичницу, поковырял вилкой, есть не стал; спросил, как поживают мои комиксы.
А-а, комиксы, любимый жанр туземцев Огненной Земли... я немного о них забыла – влюбленность отвлекает, сам знаешь, милый мой друг детства.
– Давай-давай, трудись, не оставляй стараний, маэстро! – напутствовал меня на прощание Панин.
Не оставляю, милый друг, ладонь моя по-прежнему на лбу, а правая рука все что-то чертит на листе бумаги: профили и анфасы, кружочки, квадратики, ромбики, игрушечные домики с трубой, дымы в трубе, цветочные головки, собачьи мордочки, самолетики, пистолетики – бессмысленный набор фигур и контуров; однако законы жанра мне ведомы: придет момент, и рука вычертит на бумаге нужную фигуру, а Сергей Сергеевич Корсаков вытолкнет из меня какой-то пароль времени и эта реплика закончит композицию, установится в белом, напоминающем крошечное облачко, поле пустоты ("пузырь" – кажется, так называется графическое оформление пространства реплики), и к губам какого-то тайного пока для нас персонажа протянется похожий на бесконечно вытянутую запятую соединительный знак.
Я выглянула в окно. Стоял совершенно желтый вечер, беззвучный и бесшумный – такие прячет под своим подолом бабье лето.
В дневном небе не различимы Млечные Пути, однако они наверняка стояли на своем высоком месте, и высыпали на меня свою белую мелкую крупу. Что же это было? Да, первое инстинктивное желание: рвануться, бежать и скрыться в пещерах, а камням, падающим с неба, прокричать: падите на меня и сокройте меня!